Тяжелый дивизион - Александр Лебеденко

— Ну, потянем, — тонким дьячковским голосом пропел казначей.

— Потянем, — прохрипел полковник. Наложив одну карту на другую, оба медленно сдвигали верхнюю. Они проделывали это так медлительно и с таким вниманием, словно игра шла на крупные суммы, потеря и выигрыш которых действительно волнуют и тревожат.

Полковник, увидев из-под десятки червей край пикового валета, перестал тянуть.

— Ну, не тяни кота… за хвост, — злобно сказал он казначею. — Даешь?

Казначей, у которого к пятерке шла какая-то мелкая карта, не то двойка, не то тройка, все еще тянул, переворачивал карты в руках, оглядывал открытый край нижней карты со всех сторон, как ювелир, изучающий возможности еще не отшлифованного алмаза.

— Терпи, старик, на том свете будешь, — сказал он, почесав переносицу. — Тут дело сурьезное!

— Ну, черт с тобой! — сказал полковник и безнадежно откинулся седой головой на подушку.

Казначей, причмокивая языком, продолжал вертеть в руках две карты. Наконец, убедившись в том, что идет не тройка, а двойка и дамбле не получится, он разочарованно сказал:

— Ну, одна дала…

— Ну, давай… Василий!

Василий быстро вошел в комнату, посмотрел на Андрея, словно хотел ему сказать: «Вот полюбуйся на свое начальство», заглянул в карты командиру, подошел к чемодану и отдал полковнику верхнюю карту.

Полковник вновь подложил карту, не глядя, под две другие и стал медленно тянуть. Василий вышел, хлопнув дверью.

Третья карта оказалась дамой бубен.

— Жиры, одни жиры! — разочарованно протянул полковник. — Ну, ладно, подвернется талия, я тебе пропишу ижицу.

— Василий! — закричал он. — Василий! — Но Василий не шел.

Тогда казначей заплетающимся языком попросил:

— Ты, Федотыч, дай мне папироску, а я тебе три миллиона счеркну.

«До миллионов дошли, сволочи», — с отвращением подумал Андрей и вышел из комнаты.

— Будете спать еще? — спросил его Мигулин.

— Кой черт спать, позвони, чтобы дали коня без ординарца, и спроси поручика Герста, поедет ли он гулять…

Рыжий мул с тупым упорством ни за что не хотел выйти из густо разросшейся на вершине холма рощи молодых, гибких берез. Белые частые стволы терли его бока, а сучья царапали седло и ноги молодой девушки в кожаной куртке и желтых перчатках. Девушка бессильно размахивала коротким стеком, беспомощно тянула поводья, но упрямое животное брыкалось, закусив удила, и казалось, вот-вот выбросит девушку из седла.

Андрей и поручик Герст наблюдали эту сцену с пролегавшей у подножия холма дороги.

— Это сестра из Лужков, — сказал Герст, — Она, кажется, всегда ездит мимо нашей стоянки. — И, помолчав, он прибавил: — Не знаю, можно ли предложить ей помощь после той истории.

Андрей с досадой припомнил неприятную сцену. Пшютоватый щеголь поручик Аскинази, Хазарин, Кельчевский и кандидат решили свести знакомство с сестрами из отряда княжны К., который стоял в Лужках. Андрей дал себя уговорить и отправился вместе со скучающими офицерами. В комнаты зашли только поручик Аскинази, Хазарин и кандидат. Андрей, Кельчевский и Герст остались у ворот помещичьего дома.

Уже стоя у подъезда, Андрей решил было повернуть коня и ускакать. Но в это время со смехом, за которым явно скрывались раздражение и обида, на крыльце показались послы. Офицеры быстро вскочили в седло, и вся кавалькада, не сговариваясь, понеслась прочь от фольварка. Андрей заметил, что из окна дома следили за отъезжающими веселые женские лица…

— Кривляки, строят из себя аристократок, — бранился Хазарин, — подумаешь, мимозы какие…

Но и он, и другие чувствовали себя неловко.

— Ну, а помочь ей все же надо, — сказал Андрей, видя, что девушка готова впасть в отчаяние.

Он пустил коня рысью по борту зеленого холма и, с трудом пробившись сквозь заросли, взял под уздцы мула со словами:

— Разрешите помочь вам, сестра. Эти мулы бывают так упрямы…

— Мне было стыдно просить вас о помощи… Но я уже сама… — Она не кончила и еще раз ударила по седлу желтым стеком, стараясь справиться со смущением. — Обычно он всегда слушается. Но сейчас я не могу с ним справиться. — И другим, капризным тоном — А вы стоите и стоите…

— Мы не знали, захотите ли вы принять нашу помощь, — откровенно сказал Андрей. Герст в знак согласия с его словами приложил руку к козырьку.

— А, это вы насчет этого… визита… — расхохоталась девушка. — Да, неудачно, неудачно. Хорошо, впрочем, что вы сами не заходили в отряд. Вас никогда бы больше не приняли в Лужках. Княжна рассвирепела. Ваши товарищи не рассказывали вам, как она их приняла? Впрочем, и ваша роль тоже была незавидна…

Андрей понял, что этими атаками она хочет замаскировать собственное смущение.

— Простите, вы, вероятно, в первый раз в седле? — спросил он девушку, сам переходя в наступление. — Разрешите сопровождать вас. Иначе мул может опять закапризничать…

— Нет, благодарю вас, — сказала уже холодно сестра. — Я поеду одна. — Она стегнула мула стеком.

— Нет, нет, теперь мы не пустим вас… Мы не смеем, — сказал Герст, и рыжий мул пошел по пыльной дороге между гнедым жеребцом Андрея и длинной рыжей кобылой Герста.

Разговор не складывался. Девушка хотела казаться обиженной. Ей это плохо удавалось, она сурово хлестала мула, пытаясь отделиться от группы и вылететь вперед, но упрямый мул не хотел отходить от кобылы Герста и упорно шел ровным шагом, слегка брыкаясь при каждом ударе стека.

— Ваш мул не хочет уходить от нас, и сами вы не хотите, — говорил Герст. — Вы сейчас просто капризничаете. Но мы не хотим, чтобы вы уезжали и чтобы думали о нас плохо…

Андрей молча рассматривал девушку. Ее наружность была своеобразна. Лицо свежее, розовое, волосы цвета осенней соломы, но брови черные, круглый, всегда полуоткрытый рот, а глаза такого густого зеленого цвета, какого Андрею не приходилось видеть никогда. Эта разноцветность придавала ей схожесть с куклой, попавшей на витрину за яркие и неожиданные колеры. Она была среднего роста, плотно и аккуратно сложена. Маленькие полные руки были затянуты в лайковые перчатки, колени обтягивала шелковая юбка.

Таких женщин на фронте провожают откровенно жадными глазами. Андрей вслух не раз высказывал по этому поводу свое возмущение, но теперь его тянуло смотреть на круглые колени и покатые плечи девушки. Вероятно, Герст думает о том же. Девушка чувствовала на себе тяжелые, ищущие взоры.

— Я к зубному врачу, — сказала вдруг она резко. — До свиданья, спасибо!

— А завтра поедете этой же дорогой?

— Может быть… не знаю. Вероятно, буду ездить иною…

— Боитесь запутаться в березовой роще? — сорвалось опять у Андрея.

— Нет, боюсь невежливых людей.

— Нет, зачем же вы так? — пожурил Герст. — Право, не надо на нас сердиться. Мы были рады встрече с вами и просим вас не менять путь.

— Ну ладно, посмотрим, — сказала девушка уже весело, махнула стеком и скрылась в одной из изб, над которой на белом полотнище колыхался знак Красного Креста.

— Будем ждать! — крикнул ей вслед Герст.

— И не подумаю, — сказал Андрей, — к черту кривляк!

— Ну и не надо. Пожалуй, так и лучше, — согласился вдруг и Герст.

На другой день Андрей забыл о том, что назвал девушку кривлякой, а девушка поехала прежней дорогой.

Она опять, словно так и должно было случиться, поехала на рыжем муле между Андреем и Герстом по дороге к Красному Кресту. Уже через несколько минут было условлено, что вечером, когда кончится ее работа в отряде, они оба приедут к Лужкам и будут ждать ее у выхода из парка. А потом они поедут при луне по этим перелескам, по полям, где бродят стада овец, — ведь теперь стоят такие прекрасные лунные ночи.

Отряд княжны К. среди офицерства корпуса имел репутацию высокоинтеллигентной и даже, пожалуй, аристократической организации, служившей в вечерние часы чем-то вроде походного салона для офицеров корпусного штаба. Дамы и девушки аристократических фамилий отсиживались в этих отрядах, где им удавалось не смешиваться с презираемой армейской чернью и вместе с тем делать вид, будто они, как все, выполняют «долг перед родиной». Черную работу несли здесь сиделки и санитары. Штаты были раздуты. Раненых посылали в отряд с разбором. Сестры после работы принимали знакомых офицеров по строгому выбору. Иногда в праздники в отряде устраивались собственными силами концерты — до поздней ночи пели, читали, музицировали, флиртовали. Попасть в этот избранный круг прифронтовой аристократии считалось лестным и для рядового армейского офицера было нелегко. «Армейская чернь» платила тою же монетой этим малополезным, служившим только помехой организациям и густо сплетничала на их счет.

Строитель Лужков умело выбрал место для усадьбы. На крутом берегу небольшой, быстрой на заворотах речушки, высоко над всей окружающей местностью, у самого обрыва, был поставлен большой господский дом. Река протекала здесь узкой, сдавленной берегами струей, прыгала по камням, и казалось, если смотреть с низкого берега, нет к дому ни прохода, ни проезда. Высокий, многооконный, он стоял затерявшимся в перелесках разбойничьим гнездом. Большое деревянное здание напоминало доекатерининские усадьбы. Ни справа, ни слева не было ни заборов, ни стен, ни ограды. Буйными космами, зеленой волной подходили к зданию беспорядочно растущие рощи и кустарники. У крыльца не было дороги, и только пешеходная тропа желтым ковриком легла между запущенных клумб, на которых все еще пестрели пробивающиеся сквозь траву и бурьян цветы.