Корни небес - Туллио Аволедо

Но как можно отличить то, что было во сне, от того, что я видел на самом деле? То, что я сказал, от того, о чем я лишь подумал?

— Почему тебе пришел в голову кролик из мультфильма? — спрашивает меня голос за моей спиной.

Это голос Алессии.

Я не рискую повернуть голову, из страха не обнаружить там никого.

Или из страха обнаружить что-нибудь еще похуже.

Я предпочитаю довериться тому, что слышу: молодому и спокойному голосу, который шепчет свой вопрос так близко от моего уха.

Я продолжаю идти. Делаю два, три шага, перед тем как ответить ей.

— Я думал о путешествии из Рима сюда. Я думал, что оно выглядело так, как бег какого-нибудь персонажа мультфильма в пустоте, который падает вниз, только когда ему кто-нибудь скажет, что у него под ногами — пустота.

— Понятно. Но при чем здесь пустота?

Мне кажется, что я вижу, как она пожимает плечами и качает головой, и испытываю сильное желание обернуться.

Я представляю себе ее лицо, волосы. Как будто пытаюсь реконструировать ее в памяти.

— Весь этот город — пустота, — отвечаю я ей. — Или, скорее, пустота — то, что этот город вскрыл внутри меня. До того, как прийти сюда, я был священником. У меня была миссия, я верил в то, что существует реальность…

— Как странно. Я, скорее, ожидала бы, что ты скажешь, что ты верил в Бога, а не в реальность.

— В Бога я и до сих пор верю. Больше, чем когда-либо.

— Потому что испытываешь необходимость верить?

— Нет, совсем нет. Я верю в Бога, потому что в этом городе я познал власть, которая превышает все ожидания. И я знаю, что эта власть — ничто по сравнению с властью моего Господа. Он все еще со мной. От всего остального ничего не осталось.

— У тебя остался мир. Ты видел, каким он может быть красивым.

— О да. Конечно. Красивый, как сон пьяницы.

— Это не сон.

— Что бы это ни было, я отрекаюсь от него и вверяю себя своему Господу, который не покинет меня. Все остальное не считается.

— И даже я? — шепчет Алессия.

Я резко поворачиваюсь к ней, со злостью.

Рядом со мной никого нет.

На снегу — только мои следы.

Я иду по калле, узким улочкам с невероятными названиями:

Саллидзада Сан Канциано…

Калле дель Фумо…

Калле Ларга деи Боттери…

Калле делла Вида…

Когда-то эти узкие и кривые улочки были заполнены народом, буквально лопаясь от толпы туристов со всего мира, которые топтали древние камни, касались руками или краем одежды этих стен. Крики и музыка были звуковым покрытием, которое соединялось с воздухом, полным чудесных ароматов и менее приятных запахов, но и они вносили свой вклад в живое дыхание города.

Из всего этого состояла жизнь.

Теперь город мертв, и потеря всего этого раздражает. Ничего не осталось, ничего. Только пустота, тишина и холод. Нет ничего человеческого, не считая наших костей, развалин потерянных дней и сумасшедшего священника, который тащится по незнакомым улицам на север, к Острову мертвых. Ветер подгоняет меня, подталкивая в спину.

Холод сковывает мои ресницы ледяной коркой. Слезы — усталости, раздражения — сгущаются в узлы. Я не могу закрыть глаза, и держать их открытыми тоже не могу. Это пытка, похожая на ад Данте.

Микроскопические ледяные иголки проникают внутрь шарфа, покалывая щеки и губы.

Каждый шаг дается мне труднее предыдущего.

Я чувствую, как у меня кончаются силы, как то тепло, которое было у меня внутри, гаснет.

Как раз в тот момент, когда мне уже кажется, что я никогда не смогу выбраться из этого лабиринта, я выхожу на Калле делла Вида, и передо мной неожиданно открывается невероятное зрелище: два острова, превратившихся в две большие снежные крепости. Та, что поближе, возвышающаяся в нескольких сотнях метров от меня, это остров Сан-Микеле.

Венецианское кладбище.

Я падаю на колени. Мои губы бормочут бессвязные слова.

— Выше нос, святой отец! На колени — это уж слишком…

От изумления у меня открывается рот.

Потом я решаю, что и это, наверное, иллюзия. Еще одно жестокое чудо этого города.

Еще один обман.

Я изучаю деревянный пирс, к которому пришвартованы паромы. Он кое-где обломан, но все же по нему, должно быть, удобно спуститься до самого дна лагуны. А оттуда уже будет несложно дойти до острова. Главное, чтобы получилось спуститься.

— Святой отец, вы не слышите меня?

Я оборачиваюсь, чтобы покончить с этим видением.

Лицо Дэвида Готшалька превратилось в маску, состоящую из гнойников и ран. Одного глаза нет, другой полузакрыт под опухшим веком.

Я качаю головой, не веря своим глазам.

Пинок этого безумца, пусть даже слабый и плохо прицеленный, лишает меня всяких сомнений и валит с ног.

Готшальк наклоняется надо мной, встряхивает за плечи.

— Эй, священник! Как видишь, я не умер. Не умер, ага? Слушай, мы должны заключить договор: тот из нас, кто последним протянет ноги, должен отпустить второму грехи. Я совсем не хочу блуждать по Чистилищу. После всего того, что я сделал, я жду от Царствия Небесного лимузина с телевизором и тонированными стеклами. О да, раз уж нам всем придется совершить путешествие в загробный мир, лучше путешествовать с шиком, не так ли?

От его дыхания исходит отвратительная вонь: смесь гнили и сырого мяса.

Пока он тащит меня, перекинув через плечо, как тушу животного, его щека соприкасается с моей, обдавая меня зловонием. Даже у зомби в фильмах был более здоровый вид, чем у этого сумасшедшего проповедника.

Все еще держа меня на плече, псих продолжает идти по сломанному причалу, спускаясь на сухое дно лагуны.

— Мне было очень трудно тебя найти. Я прочесал весь город, улицу за улицей. Ну ладно, не прямо улицу за улицей, о’кей, иначе я бы увидел твои следы. Я думал, что найду тебя в центре, а не тут, практически в самой жопе мира. Потом, после того, как я прокружил бесполезно столько времени, я подумал, что надо обследовать церкви, базилики и все такое. И час назад — бинго! — наткнулся на твои следы, пошел по ним, и вот я здесь. Ты рад меня видеть, а?

Я закрываю и вновь открываю глаза, надеясь, что видение исчезнет. Что Готшальк вернется в ад, откуда вышел.

— О, я согласен: у нас с тобой есть разногласия. Некоторые трения. Но раз уж мы здесь, я бы сказал, то это подходящий случай помочь друг другу, если мы хотим довести до конца нашу миссию.

— Нашу?..

— Ну да. Ты что думаешь, я тупой? Что я не знаю, чем было то, что вы прятали в вашем вездеходе?

Готшальк делает ироничный жест рукой.

— Ты думаешь, что я не понял, чем твоя церковь хочет изгнать черного дьявола?

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Да ладно. Я же прочитал дневник твоего русского друга.

— Так это ты украл его у меня!

— «Украл» — это грубое слово. Скажем так: в наши дни так редко удается почитать что-нибудь необычное, что находка дневника Максима была лучом света в темноте безотрадной серости этой жизни, посвященной служению Богу… И еще это радио! Невероятное радио!

Готшальк почесывает шею. На ней лопается гнойничок, и ручеек липкой субстанции льется мне за шиворот.

Отвратительно пахнет гноем.

— Извини. Ты же, наверное, брезгливый, как и все священники. Конечно, вы уже не такие, как в прошлые времена. Времена костров и крестовых походов.

Я мечтаю потерять сознание. Заснуть и не слышать этого слащавого голоса, искаженного ледяным воздухом и, возможно, алкоголем, поскольку тошнотворный запах перегара тоже слышен в этом «букете».

Готшальк идет по середине склона, расставив руки в стороны и балансируя, как канатоходец.

Я смотрю, как доски дряхлого мостика прогибаются под нашим весом. Но он все же выдерживает, хотя и скрипит в агонии. В конце концов чудовищу удается поставить ногу на твердую землю того, что когда-то было морским дном. Под его сапогами похрустывает лед. Он сбрасывает меня в снег, как мешок.

— Ну вот, дело сделано. Видишь, ты, Фома неверующий?

Он вытаскивает из кармана грязной куртки страховочную веревку и нож. Напевая под нос, крепко связывает мне руки одним куском веревки. На другом, более длинном куске, делает скользящий узел и накидывает его мне на ноги.

— Я не могу больше тащить тебя на спине. Мы устроим санную прогулку. Вернее, я из тебя устрою сани.

Прежде чем я мог бы что-либо возразить, он подхватывает конец веревки и начинает тащить меня по свежему снегу. Под снегом слой льда, что облегчает ему задачу.

— Я тебя искал, ты знаешь? Я хотел поговорить с тобой. Честно, просто поговорить. Ты интересный человек, я это сразу понял. Мне жаль, что между нами возникли некоторые недоразумения. Я и ты, мы сделаны из одного теста, знаешь? Мы люди Господа…

Чтобы отвлечься от постоянной болтовни Готшалька, я пытаюсь понять, куда он меня тащит. Сначала я надеялся, что он идет к острову мертвых. Но он свернул вправо, следуя вдоль домов. И все не переставая трещать.