Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов

томатного сока. Съели всё, что влезло, спели новогоднюю песню про ёлочку, которая родилась в лесу. Мы на двух баянах с отцом играли, а пели все: Шурик, Зина, жена его молодая, тётя Панна, сестра бабушкина с мужем Виктором Фёдоровичем. И их сын Генка, шкет шестилетний. Потом отец  достал картонную коробку из-под кровати и высыпал на пол, прямо под ёлку, штук пятьдесят хлопушек с верёвочками, торчащими петлёй с одной стороны. В  хлопушках было конфетти разноцветное. Маленькие такие кружочки бумажные. Вот мы толпой рванули на улицу, растолкав по карманам хлопушки. Во дворе моей школы стояла огромная ёлка, рядом с ней десятиметровая горка. Сделали её  из снежных кубиков, вырезанных лопатами прямо из огромных сугробов. Какие-то дядьки из какого-то ЖЭКА. Мама сказала. Что это за «жека», я знать не знал, но горка получилась просто как испытательный полигон для смелых. Или для храбрых. Ступеньки сзади аккуратные, наверху площадка на пятерых взрослых или десяток маленьких. Скат залили из шланга водой и горка вышла, как каток. Хоть на коньках с неё катись. Ёлка вся была в фонарях ярких, а по бокам горки поставили маленькие, но мощные прожектора. Они освещали всё. Было почти как днём.

Народу во дворе школьном и вокруг него было огромное количество. Изо всех ближайших кварталов пришли все, кто не сильно напился и мог ходить самостоятельно. Они резвились, валили друг друга в снег, забрасывали знакомых и чужих плотными шариками из лёгкого снега, пели и танцевали под чей-то звонкий аккордеон, пили шампанское и водку из прихваченных специально стаканов и закусывали яблоками. Яблоки и мандарины продавали перед Новым годом прямо с машин на многих улицах тоннами.

Ну и, конечно, всё лезли на горку. Напротив неё школьные ворота были открыты, а дорога ледяная вылетала за них далеко на улицу. Я заметил швыряющих снежками в кого попало Носа и Жука.

– Эй, Жук! – заорал я, победив трель аккордеона. – Давайте ко мне! У меня хлопушек десять штук.

– У нас тоже все карманы набиты ими! – на бегу ко мне кричал Нос. – Давайте все вместе пальнём. На раз, два, три!

Мы залезли по ступенькам на площадку и стали стрелять. Из хлопушек вместе с конфетти вылетало маленькое желтое пламя и от этого становилось шумно и красиво. Конфетти взлетали метра на два вверх кучкой, а потом как в сказке волшебные пёстрые снежинки  рассыпались по сторонам и нежно ложились на снег, на людей, на санки с малышами, а остальные ветерок ночной уносил куда-то за прожекторы, в темноту. Все катались на кусках картона, фанеры или на том, в чём пришли. На штанах и платьях. Несло всех с горки со скоростью автомобиля на хорошей, гладкой трассе. Народ, крутясь по оси на быстром льду, пулей улетая вниз, заваливался-таки на бок и в таком виде – кто головой вперед, кто ногами, на спинах и животах – уносился в темноту за ворота. Особенно смешно катались пьяные. Лежа на спине, они стреляли на ходу из хлопушек, ухитрялись доставать из карманов новые, снова дергали за веревочку, а потом  суетливые и размашистые движения  скидывали их с дорожки ледяной и они улетали в сугробы сбоку от горки, зарываясь в снег почти целиком.

  Было очень весело. Все обнимались, поздравлялись, угощали друг друга выпивкой и закуской, бегали хороводом вокруг ёлки. И трудно было отличить взрослых от детей. Все делали одно и то же. Потом прибежали опоздавшие с соседней улицы. Кто-то приволок несколько мотков красного и зеленого серпантина и уже минут через десять большинство  гулявших и веселящихся пытались выпутаться из объятий серпантиновых змей, громко хохоча и выкрикивая новогодние поздравления и пожелания.

По домам стали расходиться часам к трём. Очень уставшие и очень радостные. Пошли допивать и доедать всё припасённое к любимому празднику. Чтобы потом поспать с шести до двенадцати и идти обратно на школьный двор с вениками, лопатами и  мешками. Убирать всё, что оставили после себя  весёлой  праздничной ночью: кожуру от мандаринов, огрызки яблок, пустые бутылки, конфетти, плотным разноцветным слоем укрывшие белый снег, потерянные варежки, шапки и шарфы. Все, кто гулял на школьном дворе пришли чистить место.

И это тоже делали весело, празднично, обнимаясь снова, поздравляясь и опохмеляясь шампанским.  Так встречали каждый новый год. И это нравилось всем. И только потому, что люди сами искренне нравились друг другу и наступившему Новому, от которого все ждали только добра и сбывающихся желаний.

  Складывать в мешки огрызки, кожуру мандариновую и пустые бутылки не ходила только моя бабушка Стюра. Мы дождались грузовик, который объезжал с утра все места, где народ бушевал ночью, закидали в кузов мешки и замели снегом конфетти. Весной  ручьи унесут их в овраг рядом с дорожкой, сбегавшей  по склону к Тоболу. Оглядели большим хором площадку, на которой резвились, остались довольны чистотой  возвращённой, врезали по стаканчику шампанского, а дети слопали по здоровенной конфете «Гулливер» из огромного кулька, который кто-то, возможно сам Дед Мороз, подкинул с утра под ёлку. Ну, и по домам нехотя разошлись. Даже не нехотя, а неохотно. И только потому, что все без исключения обязаны были предельно активно прожить первый день года. Под активностью ничего другого кроме питья водки, уничтожения  салатов оливье, винегрета и селедки под шубой  в виду не имелось. Традицию допивать и доедать не дольше, чем за три дня  всё, что сами сдуру наварили и нарезали на неделю, не имел морального прав никто. Поэтому все ходячие  жители города два первых новогодних  дня метались с кастрюльками и бутылками по соседям, родственникам и знакомым, потом их же радостно принимали  у себя дома и пели песни, пили, ели, и танцевали до тошноты. После чего третьего января на работу все приходили мятые, мрачные и болеющие головой. Да и расстройством кишечника тоже. И эти последствия считались идеальным итогом чествования одного из самых заветных праздников.

Мы своей бригадой сели за стол, который бабушка накрыла снова так, будто всё только должно было начаться. Но мы поклевали всякую вкуснятину без особого усердия. Пить, кроме меня, не стали. А я доконал до опустошения трехлитровую банку томатного. Тут, конечно, все тихо спели какую-то взрослую, незнакомую грустную песню и стали молча думать каждый о своем, впадая в полузабытьё.

А часа в три дня пришла тётя Оля с подвального этажа, принесла бутылку водки и пирог с рыбой. Она всех подряд поцеловала в щёчки, пожелала всем много всякого хорошего и поинтересовалась у наших после законной процедуры целования:

– А слыхали, небось, уже, что у нас деньги отменили? Мишка мой по радио