Рабочий. Господство и гештальт; Тотальная мобилизация; О боли - Эрнст Юнгер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
79
Итак, через некоторое время нам придется считаться с состоянием, в котором национальные государства и национальные империи старого стиля будут заняты созданием для себя конституции, выраженной в органической конструкции планового ландшафта.
Уже само слово план указывает на то, что здесь речь идет об изменчивом ландшафте, — этому факту соответствует изменчивость средств и запечатление новой расы, рассмотренное нами в деталях. Поэтому и все три признака плана — завершенность, гибкость и оснащенность — не имеют никакого определенного характера, а, скорее, имеют характер концентрации и развертывания сил.
Мы уже испытали на себе опасности, сопровождающие это состояние, — опасности, в которых достаточно отчетливо проявился самоубийственный и предательский смысл еще имеющих у нас место попыток проводить страусиную политику либерализма.
Одна из неприятнейших перспектив, несомненно, состоит в возможности насилия над малыми и слабыми, укорененными в своей природной почве народностями со стороны держав второго ранга, пользующихся высшими средствами, не зная об ответственности, которую заключает в себе их применение. Это лишний повод надеяться, что найдутся державы, способные к подлинно имперским формам, в коих может быть гарантирована защита и может идти речь о мировом суде, жалкую карикатуру которого представляет собой сегодня Лига Наций.
С другой стороны, нельзя не заметить, что это обязующее к готовности состояние также содержит в себе известные гарантии. Так замкнутость планового ландшафта порождает особое стремление избегать внешнеполитического конфликта: помехи при развертывании сил оказываются крайне некстати.
Военное осложнение представляется в этом контексте как вынужденная отдача оформленной энергии, которая отнимается у процесса более обширного развертывания власти. Кажется также вполне возможным, что излучение больших силовых полей в состоянии позволить вести «войны без пороха» — разумеется, не в смысле каких-то сублимированных представлений, а в том смысле, что сила тяжести тотального характера работы сделает избыточным применение боевых средств.
В этом контексте проясняются современные открытия общности интересов, геополитических пространств и возможностей федерализма, в которых следует видеть наступление на структуру национального государства и попытку конструктивной подготовки имперских пространств.
За этими возможностями скрывается факт гораздо более мощного и объемлющего характера, а именно тот факт, что на высшем уровне, то есть на уровне гештальта рабочего, отдельные плановые ландшафты, несмотря на их завершенность, выступают как специальные области, в которых проходит один и тот же фундаментальный процесс.
Цель, на которую направлены все эти усилия, состоит в планетарном господстве как высшем символе нового гештальта. Только здесь содержится критерий той высшей безопасности, которая охватывает все военные и мирные фазы работы.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
80
Вступлению в имперское пространство предшествуют такая закалка и такие испытания в рамках плановых ландшафтов, какие сегодня еще невозможно себе представить. Мы движемся навстречу удивительным событиям. По ту сторону рабочей демократии, в которой заново отливается и перерабатывается содержание известного нам мира, проступают очертания государственных порядков, выходящих за пределы всякого возможного сравнения. Можно, однако, предвидеть, что здесь речь уже не будет идти ни о работе, ни о демократии в привычном для нас смысле слова. Открытие работы как стихии полноты и свободы еще впереди; равным образом меняется и смысл слова демократия, когда материнская народная почва становится опорой для новой расы.
Мы видим, что народы принялись за работу, и мы приветствуем эту работу, где бы она ни выполнялась. Подлинное состязание должно вестись за открытие нового и неизвестного мира — открытие, более разрушительное и более богатое последствиями, нежели открытие Америки. Нельзя без зачарованности наблюдать за человеком, когда, окруженный регионами хаоса, он закаляет свое оружие и сердце и когда он находит силы отвергнуть счастливый исход.
Участвовать в этом и служить этому — такова задача, выполнения которой ожидают от нас.
ОБЗОР
ПЕРВАЯ ЧАСТЬ
1). Эпоха третьего сословия была эпохой мнимого господства. 2). Стремление увековечить эту эпоху выражается в перенесении бюргерской модели на движения рабочего. 3). Соответственно рабочий становится представителем особого класса или особого сословия, 4) представителем «нового общества» и 5) представителем мира, в котором экономика и судьба имеют одинаковое значение. 6). Попытка отыскать в рабочем более высокое и более обширное достоинство, чем вообще способен представить себе бюргер, 7) может быть предпринята только тогда, когда за его явлением будет угадан великий, самостоятельный и независимый гештальт, который подчинен собственной закономерности, имеющей иную природу. 8). Гештальтом мы называем высшую, смыслопридающую действительность. Явления получают значение символов, представителей, оттисков этой действительности. Гештальт — это целое, которое охватывает больше, чем сумму своих частей. Это большее мы называем тотальностью. 9). Бюргерскому мышлению отношение к тотальности не дано. Следовательно, оно было способно увидеть рабочего лишь как явление или как понятие — как абстракцию[56] человека. Вопреки этому, собственно «революционный» акт рабочего состоит в том, что он выдвигает притязание на тотальность, постигая себя как представителя высшего гештальта. 10). «Видение» гештальтов[57] делает возможной ревизию, проводимую целостным бытием над миром ставшего самовластным духа. 11). Как ранг единичного человека, так и ранг человеческих общностей зависит от той степени, в какой в них репрезентируется гештальт рабочего. Ценностное противопоставление массы и единичного человека, или «коллективной» и «личной» инициативы, не имеет никакого значения. 12). Равным образом, гештальт как покоящееся бытие более значителен, нежели какое бы то ни было движение, в котором он свидетельствует о себе. Рассмотрение движения как ценности, скажем, как «прогресса», принадлежит бюргерской эпохе. 13). Рабочего характеризует новое отношение к стихийному. Поэтому он располагает более мощными резервами, нежели бюргер, который видит в безопасности высшую ценность и пользуется своим абстрактным разумом как средством, гарантирующим эту безопасность. 14). Романтический протест есть не что иное, как тщетная попытка бегства из бюргерского пространства. 15). Рабочий заменяет романтический протест действием в стихийном пространстве, в котором отныне очень четко обнаруживается недостаточность бюргерской безопасности. 16). Рабочего характеризует также новое отношение к свободе. Свободу можно ощутить лишь в случае причастности к целостной и исполненной смысла жизни, 17) которая во временим отношении иногда раскрывается нам в воспоминании о великих исторических державах или 18) в отношении пространства — вне сферы игры голых интересов. 19). Пространство работы имеет тот же ранг, что и все великие исторические пространства; в нем притязание на свободу выступает как притязание на работу.
