Тени киновари - Линн Абби

Даже если бы десять таких как она взялись за руки, они не смогли бы обнять его ствол. Многочисленные корни, толщиной не меньше дварфского торса Орекэла, вылезали из мрачной, покрытой мхом поляны вокруг ствола дерева, а потом ныряли обратно в землю.

Но даже не ствол или корни черного дерева отложились в памяти Матры, не воспоминание о них она рассматривала, сидя в темноте между этих самых корней. Она глядела в то мгновение, когда она подняла голову, надеясь увидеть небо через ветки, большие как тела канков. Там не было неба, только подошвы ног мертвого человека.

Она закричала. Какзим засмеялся и — еще хуже — ноги задергались, и Матра сообразила, что это не труп человека, а живой халфлинг, висящий над ней на веревке, привязанной одним концом к громадному суку. Второй ее конец крепко обвивал руки несчастного.

И еще хуже, этот живой халфлинг был не один. С других веток свешивались тела других халфлингов, их было больше, чем она могла сосчитать. Некоторые из них были еще живы, вроде того, чьи ноги были прямо над его головой, но остальные были просто гниющие трупы, в которых с трудом можно было узнать халфлингов.

А хуже всего — даже сейчас, в тюрьме под деревом, Матра никак не могла заставить это воспоминание уйти из памяти — были огромные капли крови, которые падали сверху, ударяя ее между глаз, пока она стояла, застыв от кошмарного зрелища над своей головой. С руками, связанными за спиной, она не могла вытереть кровь со своего лица, а когда она попыталась попросить о помощи или о жалости, ее похитители только расхохотались.

Ее кожа все еще была мокрой, когда Какзим приказал своим товарищам-халфлингам засунуть ее, Звайна и Орекэла в дыру между корнями. Избиваемые острыми копьями, они заползли как змеи в дыру, узкий тоннель, заканчивавшийся ямой, мокрой и темной, в которой они были, как в тюрьме.

Орекэл упал в яму первым; он повредил ногу, упав с высоты в несколько своих ростов. Потом Звайн, который приземлился прямо на дварфа, а потом она. Она приземлилась на них обеих.

Они ждали Руари, но он все не падал. Матра попыталась вспомнить, полз ли по туннелю вслед за ней, но ее воспоминания были слишком беспорядочны. Возможно он и был там, но быть может халфлинги заставили его упасть в другую яму, или в другой туннель.

А может быть — ее даже передернуло при этой мысли — его повесили на дереве.

Это воспоминание было слишком отчетливо. Она смогла стереть кровь со своего лица, ползя на животе по туннелю, но она ничего не могла сделать с кровью, текущей в ее памяти.

Наверху был день; она могла сказать это, так как слабый свет лился через трещины в потолке их тюрьмы, там где чудовищные корни разрывали землю. Света было достаточно, чтобы видеть Звайна и Орекэла, который жаловался, что его нога ужасно распухла. А когда приходила ночь, она вообще ничего не видела.

С того времени, как их бросили в ямы, ночь приходила уже дважды.

И еда появлялась дважды, оба раза в виде каких-то помоев, брошенных сверху в их яму. Она была отвратительна и ужасно пахла, но приходилось есть, ведь они умирали от голода. Жидкость сочилась по грязным стенам их тюрьмы. Язык Матры чувствовал воду, а ее память видела кровь.

Орекэл, который понимал язык халфлингов, сказал, что их тюремщики собираются устроить огромное жертвоприношение, когда маленькая луна, Рал, пройдет перед большой, Гутеем. Когда боль немного отпускала его, он строил планы побега:

Звайн был самый маленький; он мог вскарабкаться по их спинам в дыру туннеля. Потом, используя шаль Матры, которую Какзим ей оставил, забрав только нож Павека и маску, Звайн мог вытянуть Матру наверх, к свободе. Они могли найти веревку — вокруг было полно лиан — и выташить из ямы его, найти сокровще и убежать прежде, чем халфлинги придут в себя после громого удара Матры.

Это был план Орекэла, когда его лодыжка не стреляла острой болью и он мог думать и говорить. Может быть, если бы он смог встать на ноги или она была уверена в том, что ее защита сработает, они могли бы попробовать.

Но Орекэл не мог стоять на ногах, а она, хотя сжевала и проглотила до последнего кусочка маленького льва, которого Звайн украл из дворца, не была уверена, что в состоянии использовать защиту, которые создатели дали ей, еще один раз. Что-то было не так, чего-то не хватало. Внутри нее было темное место, место, в котором раньше горело пламя, хотя она и не замечала этого, а теперь это пламя погасло.

А теперь было уже поздно говорить о побеге. В третий день их плена в тюрьме было тихо — не считая стонов и бормотания Орекэла. Она и Звайн молчали, им было нечего сказать друг другу.

Матра свернулась в клубок там, где сидела, на самом дне ямы. Она прижала колени к груди, положила на них щеки и обхватила руками голени.

Ее жизнь из спирали превратилась в круг. Она вернулась туда, откуда пришла: в мрачную, молчаливую темноту.

Проведя столько времени в роще Телами Павек думал, что он готов очутиться в любом лесу, но оказалось, что почти нет ничего общего между заботливо выращиваемой рощей друидов и диким изобилием настоящего леса.

Вместо стража, который связывал всю рощу вместе, толкал ее к единой цели и говорил от ее имени, лес халфлингов оказался полем боя самых разных видов жизни, и все они дрались за свое место в нем.

Это место было враждебно к ним — ничего удивительного. Манипулы военного бюро никогда не ходили в тишине, тайком, и не имело значения где именно, хотя как раз сейчас они шли налегке, по меньшей мере в том, что касалось магии. За исключением медальонов и вырванного с корнем волоса халфлинга, они не принесли из Пустых Земель в лес халфлингов какой-нибудь магии, по меньшей мере Павек ничего об этом не знал. С ними не было ни волшебников-осквернителей, ни жрецов, ничего — если только лес не мог почувствовать магию темпларов, заимствованную от Короля-Льва или за неуклюжим любопытством Павека распознать друида.

Но даже без всякой магии живой лес имел вескую причину сопротивляться их вторжению. Двойной манипул темпларов, каждый из которых был вооружен одноручным мечом с широким лезвием, прорубал широкую просеку под сенью деревьев, мимо которых маршировал, следуя прямо за белокурым волосом, который Павек теперь нес в маленьком ящичке, подвешенным на золотой цепочке его медальона высшего темплара.

Утром двенадцатого дня они начали свой первый полный день в лесу. Последней ночью обе луны были на небе от заката до рассвета. И обе они были почти полные, и серебряный Рал совсем немного не дотянул до золотого Гутея.

Павек помнил несколько раз, когда обе луны одновременно показывали миру свой полный лик, но никогда не видел, как они чуть не столкнулись, как это было прошлом ночью. Павек решил, что Рал врежется в сияющий край Гутея сегодня или, скорее, завтра ночью, когда будет как раз та самая тринадцатая ночь. Он рассказал о своих подозрениях командору, как только они снялись с лагеря и шли через лес. Он опасался, что Рал будет уничтожен.