Ася - Леля Иголкина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Всю жизнь, да? С рождения? — по-моему, она ему сочувствует.
Один вопрос — псу или отцу? Да-а-а, отменная дилеммка!
— С рождения — не уверен, но с детства — сто процентов. Он ослеп то ли в пять, то ли в шесть лет. Кажется, после перенесенной на ногах тяжелой болезни. Побочные явления от неправильного или полностью отсутствующего лечения приговорили к забвению его зрение. Но это, как ни странно, не помешало ему выучиться и получить диплом о высшем техническом образовании, потом жениться и родить меня. Я единственный сын, Ася. Вернее, его единственный, по матери — не знаю. Отец по образованию инженер-металлург, к сожалению, ни дня не проработавший в должности по любимой специальности. Наше государство не поддержало высокие стремления и наплевало на его права, как инвалида по зрению. Хотя он был толковым специалистом.
По крайней мере, так утверждал его институтский друг — Алексей Смирнов, родной дядька моей Юли.
— Значит, — она протягивает мне деревянные бруски, пытаясь заглянуть в глаза, — твой папа никогда тебя не видел?
— Не видел и этого, кстати, и не замечал. Зато точно знал, какой я из себя. Например, какого цвета мои глаза или как сильно искривлена носовая перегородка, а уж когда дело доходило до одежды, то папа всегда смотрел, я не оговорился, Цыпа, прямо в корень. Видимо, я испускал какие-то флюиды, сообщающие отцу, во что сегодня барбосёнок вырядился. Петр Красов — выдающаяся личность, жена, во всех отношениях. Иди ко мне, — раскрывая руку, указываю ей на бок, к которому неплохо бы прижаться.
— Он работал на маяке?
— Жил и работал, Ася.
— А где?
— Цыпа, тебе только в СК работать!
— Это секрет? — она пристраивается рядом, скинув балетки, подтягивает к подбородку ноги.
— Нет. Это старое сооружение, заброшенное и полуразвалившееся, — лукавлю и кое-что недоговариваю.
Я ведь продал отцовский дом. Продал свое счастье и за это, вероятно, личным поплатился.
— Когда я еще пешком под стол ходил, то место носило гордое название «Слепой маяк». Наверное, из-за того, что смотритель был такой же.
— Господи! — жена вытягивает шею и наклоняется слегка вперед. — Я хотела бы там побывать, Костенька. Отсюда далеко?
— Нет, Цыпленок. Мне жаль, но это невозможно!
Я передал свой старый дом другой семье, большой семье старшей дочери того же Алексея Максимовича Смирнова, Даше, Горовой по мужу. Отстроил ей там персональное гнездо, срубил хорошего бабла и на этом навсегда с ностальгией по давно ушедшим дням покончил.
— Почему?
— Это частная собственность, Ася. Там сейчас живет хорошая семья.
— В твоем доме? — обращается лицом ко мне.
— Он уже не мой. Все по закону. Собственность передана и документы оформлены. Уже давно. А маяк — местная достопримечательность во дворе просторного жилища, в качестве которого выбрана одна из хозяйственных построек на той территории. Не хочу, — сильно сглатываю, морщусь от подкатывающей тошноты и скрежещу зубами, проталкивая вглубь слюну, — об этом говорить. Идем купаться? — вожу ладонью по ее спине. — Дрожишь?
— Ночью?
— Вода всегда теплее в темное время суток. Не знала, что ли? За день толща прогревается, а во тьме неспешно остывает.
— Но конец августа на дворе, — она упрямится и чуточку, по-моему, сокрушается.
Не успела, да?
— И что? Это юг, женщина. Сентябрь — бархатный сезон. Не жарко и не холодно. Спокойно и без лишних масс.
— Я не одета, — дернувшись, пытается подняться, да только я ей этого не позволяю. — Костя?
— Никого нет, Цыпа. Раздевайся и…
— Что? — выпучивается, словно хочет лопнуть.
— Побудешь голенькой, — задрав на спинке женскую футболку, прикасаюсь к теплой нежной коже.
— А ты?
— Могу и так, в чем одет сейчас, но, если ты захочешь, то…
— Да.
— Да — хочу или да — побудь в трусах, красавчик? — подмигиваю и направляюсь к ней лицом. — Нас прервали, помнишь, детка? — смотрю на подрагивающие у меня под носом розовые губы, облизываюсь, а после стыкуюсь, насильно захватив весь женский рот.
Повысились у Цыпы требования, приумножились возможности, возросли аппетиты? Решается диктовать условия, и в поцелуе чувствует себя уверенней, особо не наглея, за собой ведет. Жена оглаживает мои щеки, бережно царапается и протяжно стонет, когда я нагло напираю, спускаюсь наглыми руками по талии, достигаю бедер и бесцеремонно сжимаю ягодицы, впиваясь пальцами в податливую мышцу, настырно проникаю глубже, вылизывая ей внутреннюю полость. Я, сука, с ног ее сбиваю, толкаю, заставляю падать, жестоко вышибаю землю из-под ног, лишая долбаной страховки и надежды на милость и спасение. Не буквально, безусловно, но от этого никому не легче. Она дрожит в моих руках и, кажется, постанывая, бессловесно заклинает не останавливаться и не обламывать ей кайф.
— Нет! — а я вдруг резко все сворачиваю и отстраняюсь, разрывая поцелуй. — Хочу в море, женщина. Не соблазняй! Пока Тимка спит, — киваю на стоящую позади нас рацию, которую Ася принесла с собой, — идем-ка окунемся, детка.
Очередность в плавании, если честно, жутко напрягает. Мелкого ведь не оставишь одного, с собой наедине, прикрыв одеялом тельце и всучив ему игрушку, а сейчас, по-видимому, нам в кои-то веки представился великолепный случай насладиться особым обществом. Грех этим не воспользоваться! Пока наеденный барбос по сновидениям гуляет, мы с Асей пробежимся по волнам в попытках обогнать луну и попасть под звездный дождь по обстоятельствам.
Жена встает с подстилки. Перекрестив ручонки, хватается за край своей футболки, неспешно задирает ткань и снимает трикотаж, разворошив осиное гнездо у себя на голове.
— Отличное начало, Цыпа, — я тоже самое проделываю с собой. — Только не останавливайся, детка.
Одно отличие, одна поправка и маленькое уточнение. Она стоит, а я сижу и снизу наблюдаю за тем, что вытворяет белобрысая девчонка, которую я называю Цыпой и своей женой.
Игриво подмигнув, Ася цепляет пальчиками пуговицу на брючном поясе, сползая металлическим замком, раскрывает нараспашку неглубокую ширинку, неспешно формируя валик из джинсовки, плавно скатывает брючки, и наконец переступив через темный грубый ворох у своих ног, отшвыривает их куда-то в сторону.
— Погоди, — я торможу ее шустрое намерение снять лифчик, быстро поднимаюсь и становлюсь напротив. — Можно я?
— Да, — подозрительно хрипит, когда мне отвечает.
Обхватив ее за плечи, рисую подушечками пальцев по бархатистой коже завитки диковинных узоров. Тонкие эластичные бретельки, перекрутившиеся на плечах, ползут с огромной неохотой вниз. Натягиваю «вожжи» и обездвиживаю норовистую кобылку.
— Что ты, — странно давится, усиленно запихивая в глотку буквы, внезапно убавляет звук и изменяет тембр голоса. — Я… — трубит грудной раскат и шелестит из подземелья
