Сахар на обветренных губах - Тата Кит

Бросала косой взгляд на деньги у края стола, слышала дыхание Одинцова, который всё ещё сидел рядом со мной.

Я не знаю, что мне делать. Не знаю.

Я боюсь настолько, что даже не представляю себе следующую встречу с отчимом. Мне кажется, один только его взгляд вновь заставит меня молчать и терпеть.

Проще всего сбежать. Взять сестру и сбежать.

Но Одинцов прав, я даже близко не думала о том, что за это может последовать наказание. И в таком случае я уже никак не смогу защитить сестру, потому что в самые страшные дни меня попросту не будет рядом.

Роняя слёзы на руки, запутавшись и просто мечтая закрыть глаза так, чтобы это прекратилось, я решительно, но с чувством нарастающего страха, выдохнула:

— Хорошо. Я пойду до конца. Я больше не буду молчать.

Глава 37

Странное чувство.

Я пришла заявить о преступлении, но все смотрят на меня так, будто преступница здесь я.

В глазах людей в форме ни капли жалости или сострадания. Для них мой искалеченный вид — ежедневная рутина.

Тяжело вздыхая, они фиксируют синяки, фотографируют их, заставляют раздеться и снова фотографируют каждый участок тела.

Одинцов ходит за мной от кабинета к кабинету, но внутрь не заходит. Ждёт рядом. И, наверное, только знание того, что в коридорах этого серого неприветливого здания есть человек, который меня поддерживает, заставляет меня идти до конца. Я, не кривя душой и ничего не приукрашивая, отвечаю на все вопросы. Подробно. Даже на самые неудобные.

Рассказываю весь вчерашний вечер буквально поминутно. Стараюсь не смотреть на человека в форме, заполняющего протокол, потому что он смотрит на меня так, будто пытается в чем-то обвинить меня. Да и его вопросы, в принципе, об этом и говорят.

Поэтому я просто смотрю на свои руки и говорю обо всем открыто и честно. Даже если за это в дальнейшем последует какое-то наказание для меня, то я хотя бы буду знать, что была честна и не соврала ни единого слова.

Они попросили номер и адрес Колесникова.

Мой адрес, номер и все данные они потребовали в самом начале.

С нескрываемым осуждением слушали, как я рассказывала о том, что я и сестра терпели годами. Правда, я так и не поняла, кого именно они молчаливо осуждали.

Оставляли сидеть меня одну в кабинете. Уходили, приходили. Находясь рядом со мной, обсуждали какие-то свои внутренние темы и снова вспоминали обо мне.

А в конце попросили подождать в коридоре.

Людей в участке стало заметно больше. Начался рабочий день.

Одинцов стоял у стены напротив двери кабинета, из которого я вышла.

Он что-то смотрел в своём телефоне и, услышав, как открылась дверь, вскинул голову. Встретился со мной взглядом, между бровями образовалась глубокая морщинка, пока он бегло осматривал меня.

— Как ты? — спросил он тихо, когда я встала рядом с ним плечом к плечу, тоже подперев собой стену.

— Не знаю, — ответила я честно. — Они так смотрят и спрашивают, будто во всём виновата я.

— Тебе так только кажется. Ну, либо у них профдеформация — все преступники, пока в суде не будет доказано обратное. Голодная?

— Нет.

— Одинцов?! — к нам подходил какой-то мужчина. На вид ровесник Константина Михайловича. — Костян! А я думаю, что за знакомая белобрысая палка! — мужчина громко и гортанно рассмеялся. Одинцов широко ему улыбался. Они обнялись и похлопали друг друга по спинам. — А я думал, ты сразу свалил из города. Ну, после того, как твоя мама… — на этой фразе мужчине заметно стало неловко.

— Собирался. Но меня попросили доработать до конца учебного года, — ответил Одинцов.

— Ну, и хорошо. Тоже дело. Новый адрес-то потом черкани. В гости приеду. А ты, кстати, чего здесь? Твоя? — кивнул мужчина на меня.

— Студентка, — сухо отрезал Одинцов, а мужчина в это время пристальнее всмотрелся в меня и веселое расположение духа постепенно начало улетучиваться.

— Заявление составили?

— Да. Только что вышла. Отчим. Её, — коротко пояснил преподаватель.

— Ясно, — даже голос у мужчины стал суровее. — Ждите тут. Сейчас решим.

Сказав это, мужчина зашёл в кабинет, из которого я совсем недавно вышла.

— Ваш друг?

— Угу. В одном дворе жили. В юности. Много дрались, а потом почему-то подружились.

— М-м, — протянула я, делая вид, что пытаюсь поддержать диалог.

— … возьмем его, пока тепленький… — услышала я отрывок фразу от друга Одинцова, выходящего из кабинета вместе с теми двумя офицерами в форме, что брали у меня показания. — Давай с нами, — бросил он мне повелительно.

Я растерялась и вопросительно посмотрела на Одинцова. Кивком головы он указал мне следовать за всеми этими людьми, а сам пошёл следом за мной.

До дома, из которого я сбежала ещё вчера вечером, меня привезли в полицейской машине.

Ещё один повод почувствовать себя преступницей.

Одинцов приехал следом на своей машине.

— Ключи от квартиры с собой?

— Нет. Я вчера убежала безо всего.

— Ясно.

Несколько минут полицейские стучали и звонили в дверь. Никто не открыл. Либо он так крепко спал, либо его уже не было дома. Хотя вряд ли после вчерашней пьянки сегодня утром он смог бы пойти на работу. Вариант с тем, что он попросту спит без чувств, более вероятный.

Один из полицейских начал звонить в соседние квартиры. Открыла соседка напротив.

— Убежал он. Буквально перед вами. Минут десять назад.

— Убежал? — уточнил один из сотрудников.

— Ну, да. Я мусор выносила. Поднималась к себе, а Борька как раз дверью хлопнул, да меня чуть со ступенек не столкнул, пока бежал. Проспал работу, наверное. Вчера тут и пьянка, и драка была… Чего только не было. У них это часто…

— Если он просто хлопнул дверью, то она открыта, — произнесла я робко. — Но, если его нет дома, то, наверное, всё бессмысленно.

Один из сотрудников обхватил ручку двери и нажал. Дверь открылась. В ворохе разбросанных ещё вчера курток и обуви я увидела лежащего на полу в неестественной позе человека.

Тот самый друг отчима.

Лужа крови.

Ножницы.

Там же, где стояла, я превратилась в недвижимый камень, способный лишь смотреть на лужу крови, что затекла под куртки.

Розовая осенняя курточка Кати впитала в себя, наверное, большую часть крови, что на полу казалась практически черной.

Полицейские оказались не такими впечатлительными, как я. Один из них, который был другом Константина Михайловича, вошёл в квартиру. Переступая через вещи, добрался до лежащего на полу друга отчима и приложил пальцы к его шее. Несколько секунд тишины оборвались неутешительной фразой: