Остров - Пётр Валерьевич Кожевников

Причем желание его было обжить именно то, неизвестное помещение, или ряд их, извергнувшее уже дочку туалетчицы, кормящую кошку (где-то там, как это ни невероятно, мурлычут котята!) и дважды поглотившее «пришедшую» с переростком. Действительно, он бы скромно обитал в подвале; встречал Любу после невозможной работы, да и первой туалетчице кивал в ответ на ее безударное мямлянье.

— Не надо меня бояться. — Голос новый — старика, — явившегося на пороге тайны хранящих пределов. Наверное, страшно ему, что говорит это, — так лают собаки. Кто он? Как чудно! Первая туалетчица — просто ничто, пыль, а сколько нагородил он вокруг нее: что он, сумасшедший? Вторая — проста как бумажный пакет, — нет ни в ней, ни вокруг нее и капли того, что мерещится ему. Откуда догадка, будто знал ее, что она — не просто организм, а нечто сверхъестественное, нечто следившее за ним всю его жизнь, могущее обрести иную форму.

Теперь — дед. Кеды без шнурков с материалом выцветшим, что делает их молодежными не только по назначению, но и по моде. Тренировочные брюки — двумя белесыми стручками, надавишь — зерна, так рельеф ног — в них. Пиджак, и под ним, видимо, одежды — никакой, потому что в щели лацканов — сдувшаяся резина тела. На пиджаке — награды. Блеск и позвякиванье их — внезапность для гостей, — как вести себя? Человек — герой в прошлом, другой — сейчас, видно, это пьяница и безумец, при чем тут остальные? Как обращаться к нему? Как обращаться с ним?

— Кто это? — касается Леша Любиной руки.

— Дедушка.

— А что он? — жест рукой, просящий конкретности.

— Живет здесь. — В голосе нет желания удивить его. Та же кротость, с какой представилась им. («Как я люблю тебя! Мне хочется перецеловать тебя всю, даже эти грязные сапоги, просто умереть у тебя на глазах — что со мной?!»)

— А как он, родственник? Или вот, работает, может быть, сторожем, там. — Леше хочется ясности хоть в отношении дедушки: старик мочится, кряхтя, совокупляться уж, конечно, не может, не пьет, а втягивает чай — по-стариковски жадно, словно пытаясь еще что-то получить от жизни; горящая спичка, укорачиваясь, не обжигает бесчувственных окончаний его пальцев.

Люба молчит. Или сказала что-нибудь. «Что?» — тянется к ней. Да, молчит. Ему все равно до конца неясно, — молчала она в то время, когда должна была сказать что-то, хочется спросить еще раз, но чувствует — не надо, — такой вдруг сигнал: не повторять вопроса.

Дедушка время от времени произносит: «А как?» или «Где-то, что-то». Леша настораживается, готовый услышать что-то, следующее за вступительными аккордами, но продолжение обесцвечивается молчанием — дед сопит, ерзает, кажется, засыпает, как вдруг: «А почему?» — это представляется Леше взведением курка у незаряженного на самом деле пистолета. «Бесплодность», — косится Леша на старика. У того лукавые глаза, хотя лукавство их сродни тому, что начиняет таинственным смыслом морды забитых свиней, завершая весь их необъяснимый вид превосходства щелью полуулыбки. Леша вспоминает старуху, которую встречает в угловом магазине. Старуха после удара и шевелит только левой половиной своего организма, а неразговорчивым мудрецом (может ли произнести что-либо кроме разного, впрочем, в интонациях «э-а») творит ее все та же свиная ухмылка.

То, что необходимо уйти, оформилось у Леши в слова после того, как проявилась некая сила, влекущая его из уборной, и оттого необходимость эта оказалась в прошедшем времени, и было даже несколько приятно медлить, перекладывая слова и буквы ниспосланного решения: так можно медлить заткнуть кровоточащую рану, отчего-то вдруг затормозясь и находя наслаждение в созерцании раны.

Поскольку сегодня-вчерашняя игра окончилась, Аркаша оказывался больше ни к чему, и Леша не стал будить увешанного слюнями коллегу. Первая туалетчица усталым голосом общалась с кем-то, доказывающим свое существование только криками и вялыми ударами в дверь. Леша, избегая встречи с мужскими особями по ту сторону, подошел к таинственной двери в неведомое, приблизил к ней ногу, потому что, как и все прочее здесь, она не была чиста, но даже любой предмет с надписью «стерильно» не вызвал бы в нем желания с ним контактировать в этом подвале. В детстве мать настолько запугала его всевозможными инфекциями, что он боялся на улице прикоснуться к предметам, притронувшись же к чему-либо, из чего наиболее страшными были поручни в транспорте, несколько дней переживал и как бы уже боролся с приставшей заразой.

Света хватало для угадывания очертаний предметов, что он заметил прежде, чем увидел переростка, лежавшего в общем-то у входа. Оголенные части его тела воспринимались сейчас пустотами во всей его фигуре. Он был освещен, и источник света двоился в его зрачках. И уже третьим этапом, хотя, казалось, все должно иметь обратную последовательность, Леша обнаружил «пришедшую» — она сидела рядом со школьником, и получалось все так, словно и мальчик, и особенно «пришедшая» материализовались по его воле, подчинившей воспоминание.

Продвинувшись, Леша споткнулся, как догадался сразу, о веники: ими оказалась забита большая часть помещения, как понял он по шуршанию их, сползавших. В массе веников поблескивали ведра, и, падая, веники кололи иглами веток цинк — был раздраженный звон жести.

Он уперся в дверь, нащупал ржавую (так шершава она) ручку, сквозь которую было продето топорище. Вытаскивая его, Леша вспомнил, что так уже происходило в его жизни, и, напрягая память, он продолжал освобождать для себя выход, распахнул дверь и вышел во двор, в левом конце которого расширился зрачок подворотни. Ощущение повторности исчезло, он очутился на набережной и теперь двигался, поглядывая на окна, будто ждал кого-то увидеть.

Впереди — фигура. Догнать или сохранить темп, равный ее шагу? Лучше слегка ускорить ходьбу, провоцируя фигуру возможным опережением. Что она? Поравнявшись, можно взглянуть — характер взгляда, время его определятся в те мгновения, когда окажусь почти на одной линии, и тогда же, после встречи глаз, станет ясно, как вести себя дальше: отстать ли, что явится выжиданием, шагать в ногу, что почти обяжет к общению, или набирать темп и дальше — до свидания!

Не догнав, но приблизившись, Леша определил идущую впереди фигуру. Лучше всего сбавить шаг, отстать, затеряться в одной из подворотен. Но поздно. Инерция влекла его, а также возможность того, что обернется и его увидит, чего ж прятаться? Как вести себя, когда настанет пора заговорить?