Русская и советская фантастика (повести и рассказы) - Алекей Толстой

Растворилась дверь и вошел Шреккенфельд. С пронзительным воплем бросилась Адельгейда от Антиоха, и лицо ее, горевшее огнем любви и восторга, побледнело, как будто она увидела перед собою демона адского… глаза ее сделались дики…

Шреккенфельд казался смущенным, расстроенным. Антиох глядел на него неподвижными глазами, не вставая от своего места.

— Милостивый государь, — сказал Шреккенфельд, — кажется, дальнейшие объяснения не нужны. Честь моей дочери погибла и несчастная история обесславит ее, погубит меня, если вы не сделаете того, к чему долг обязывает каждого благородного человека.

— Что говоришь ты, воплощенный демон? — воскликнул Антиох, быстро вскакивая с дивана. — Что сказал ты?

— Адельгейду никто не мог поцеловать, кроме ее жениха. Вы вошли в дом мой под видом друга; я позволил вам вступить в домашний круг мой — вы поступили бесчестно, вы употребили во зло мою доверенность, вы — обольстили дочь мою!

Антиох затрепетал.

— Мерзавец! — вскричал он. — Злой дух, демон тьмы! Выбирай лучше слова свои! Или ты думаешь, что я не могу уже этою рукою навести пистолет на твою голову и разбить гадкую форму, под которую обладаешь ты половиною души моей!

— Вы должны жениться на моей дочери, милостивый государь, или — вы бесчестный обольститель!

— Жениться, — сказал тихо Антиох, водя пальцем по лбу своему, — жениться! Когда она сам я? Какая досада: я совсем не понимаю теперь этого слова — какое бишь его значение? Heirathen, se marier[21]… Но ведь нельзя жениться на родной сестре, не только на собственной душе своей?.. А, злой дух! Ты смеешься надо мною!

Шреккенфельд изумился словам Антиоха.

— Говорите яснее, милостивый государь, — сказал он. — Я отдаю вам руку моей Адельгейды, или вы будете иметь дело с раздраженным отцом: я природный дворянин немецкий.

— Адельгейда будет моя! Ты отдаешь ее мне? — поспешно спросил Антиох.

Шреккенфельд горестно улыбнулся.

— Разумеется, если она будет вашею женою, то она будет вашею, и я отдам ее вам — и что мне теперь в ней — спасение ее зависит от вас — я погубил ее и себя.

— Ты выдумываешь какие-то условия — я их не понимаю. Но это последний обман твой. Если с твоего согласия она будет моею, тогда власть твоя уничтожится: руку Адельгейды! скорее ко мне, Адельгейда, моя Адельгейда…

Шреккенфельд хотел взять Адельгейду за руку и подвести к Антиоху. Но с смертельным ужасом отступила Адельгейда.

— Позорный обман! — вскричала она. — Никогда! — Она упала на колени перед Антиохом.

— Прости меня, мой Антиох, прости, бога ради прости! Я недостойна тебя, великодушный, благородный человек, существо неземное! Этот старик увлекал тебя, я принуждена была участвовать в его обмане. Он хотел купить твое богатство мною, хотел завлечь тебя, велел притвориться в тебя влюбленною… Душа моя противилась этому — сколько плакала я, сколько раз хотела открыть тебе весь умысел… Но ты сам сделался моим ангелом-хранителем, ты растолковал мне тайну бытия моего, ты сказал мне, что я тебе родная, что я половина души — я твоя, твоя, Антиох! Никто, ничто не разлучит нас. Если это называется любовью, я люблю тебя, Антиох, люблю, как никогда не любили, никогда не будут любить на земле! Прости, что я не понимала этого прежде и повиновалась этому человеку… Адельгейда дико засмеялась: «Он уверил меня, что он отец мой!»

Изумление заставило всех нас безмолвствовать. Но последние слова Адельгейды взбесили Шреккенфельда.

— Дочь недостойная! — вскричал он.

С воплем бросилась Адельгейда в объятия Антиоха.

— Спаси, спаси меня, мой Антиох! Я думала, что этот демон отец мой, и повиновалась ему! Зачем не сказал ты мне прежде тайны моего бытия?

— Моя Адельгейда!

— Твоя, твоя, не правда ли? Навек твоя! А не дочь его, этого демона? Разве ты не знаешь, что если ты назовешь меня твоею, то я уже никогда не разлучусь с тобой; мы переселимся туда, где нет людей, где нет ни Адельгейд, ни Антиохов, ни Шреккенфельдов — где я и ты одно, где дышат любовью, где жизнь есть одна радость, где нет ни земли, ни неба. Мой Антиох! Dahin, dahin (туда, туда)!

Она лишилась чувств, крепко обхвативши руками Антиоха. Спешили помочь ей, но тщетно: сильный обморок продолжался. В отчаянии бегал тогда по комнате Шреккенфельд. Антиох сидел подле дивана, на котором положили бесчувственную Адельгейду; он не говорил ни слова, держал ее руку, ждал, казалось, когда откроет она глаза, но ждал тихо, спокойно, не оказывая ни малейшего знака ужаса; только холодный пот выступал на лице его.

Явился лекарь, за которым послал Шреккенфельд, и объявил, что у Адельгейды сильная горячка. Она открыла глаза, с ужасом поднялась и вскричала: «Где Антиох? Неужели он ушел!»

— Он здесь, Адельгейда! — отвечал ей Антиох.

Радость блеснула в глазах Адельгейды.

— Не уходи, не уходи от меня, мой Антиох, жизнь, душа моя — больше, нежели жизнь — жизнь проходит, любовь остается…

Глаза ее устремились тогда на Шреккенфельда.

— Ах! и он здесь, здесь! Ради бога, спаси меня, Антиох! — закричала она и снова лишилась чувств.

Лекарь советовал Шреккенфельду удалиться. В отчаянии вышел он в другую комнату. Я последовал за ним. Мне жалко стало этого несчастного человека: он не был уже коварным, отвратительным шарлатаном, он был отец, он плакал!

Что сказать вам!? Я видел раздирающее душу зрелище: я видел разрушение Адельгейды, прекрасного, юного, цветущего создания! Подле смертного одра ее сидел мой друг в явном помешательстве, в котором я не мог более сомневаться. Три дня и три ночи сидел он, почти не отходя от Адельгейды, забываясь сном на минуту.

Я терял милых мне людей, видал страшно умирающих. Да, всегда —

…страшно зреть,Как силится преодолетьСмерть человека…

Но никогда не видел и не увижу я ничего подобного, столь терзательного, мучительного! Смертельная, злая горячка нисколько не безобразила Адельгейду: щеки ее пылали, глаза горели, распущенные ее волосы вились локонами по плечам и груди; но со второго дня лекарь объявил, что смерть ее неизбежна. Она не отпускала от себя Антиоха, и если он уходил на минуту, она начинала жаловаться, плакать, как дитя, и Антиох был беспрерывно подле нее. В первые сутки Адельгейда беспрестанно говорила с ним о его безумных мечтах, о своей смерти, как о своем вечном союзе с половиною души своей, улыбалась, смеялась, в бреду мечтались ей прелестные сады, где ветерок навевает любовь, где слезы радости освежают землю, где думы счастья спеют в гроздях, где поцелуи летают певистыми птичками… Иногда она снова начинала просить прощение, что участвовала в обманах отца своего, тогда раскрывала она всю прелестную, ангельскую свою душу и слезами смывала с нее легкую тень вины своей…