Хозяин Фалконхерста - Кайл Онстотт

На правах отца будущего хозяина плантации Драмжер перетащил свои пожитки из комнатушки на чердаке, которую всегда занимал, в большую комнату на втором этаже, в которой раньше спали Хаммонд и Августа, а потом помещался Аполлон Бошер. Он не спросил у Софи разрешения на переезд и ухом не повел бы, ответь она ему отказом. Он уже давно махнул рукой на еще сохранившиеся у нее остатки власти.

Однако тот факт, что Софи носила его сына, заставлял его относиться к ней несколько иначе — с некоторым уважением. В его действиях даже прослеживалось нечто, что можно было бы назвать привязанностью. Его забота о ее благополучии распространялась даже на ее внешний облик: уговорами и лестью он принудил ее вспомнить о своей внешности и даже гордиться собой. Теперь она заставляла Маргариту греть воду себе для ванны, расчесывала свои всклокоченные космы и укладывала их в стиле «водопад», модном во времена, когда она ежегодно наведывалась в Новый Орлеан. Из-за беременности она уже не помещалась в приталенных платьях, однако грязному ситцевому халату была дана отставка: вместо него она носила теперь вполне приличные платья мачехи.

Драмжер решил, что им теперь не годится есть на кухне. Поскольку от Маргариты нельзя было требовать, чтобы она не только стряпала, но и подавала еду, он взял в дом паренька из Нового поселка и стал учить его лакейской премудрости. Парень был одним из пары близнецов, приобретенной Хаммондом Максвеллом у бродячего работорговца лет десять назад в возрасте шести-семи лет. Кастор умер, а Поллукс выжил благодаря тому, что оказывал мелкие услуги то одному, то другому обитателю Нового поселка, которые едва терпели его, но не прогоняли, соглашаясь на работу, какую могло выполнять это недокормленное существо. Бедняга пришел в восторг, когда ему посулили жизнь в Большом доме, обноски, предложенные Драмжером, — в частности, старый костюм Джубала, на котором почти не осталось медных пуговиц, а главное — трехразовое, хоть и скудное, питание, а также двадцать центов в день, обещанные, но вечно зажимаемые работодателем.

Поллукс выглядел нескладным подростком с большими руками и ногами, однако был мил на лицо и походил сразу на негра и на индейца — последние определенно затесались в число его предков. У него были прямые черные волосы, высокие скулы, орлиный нос, медная кожа, но при этом толстые губы, широкие ноздри и мощный негритянский костяк. Благодаря грубому, зато регулярному питанию он стал наливаться силой и обещал превратиться в молодца.

Итак, Драмжер и Софи питались теперь в столовой, обслуживаемые Поллуксом. Несмотря на то что обеденный стол был выпачкан свечным воском и остатками еды, большой вентилятор висел безжизненно, опасно накренившись, а серебряные приборы изрядно потускнели, Драмжер чувствовал, что пребывание здесь работает на его престиж. Он уже занимал комнату старого хозяина и его место за столом, спал с его дочерью, должен был вот-вот стать отцом его внука. Все это постепенно превращало его в хозяина Фалконхерста.

— Скоро в Бенсоне будет много солдат из армии северян, — уведомил он Софи как-то вечером, когда они пили чай из треснутых севрских чашек, заедая его кукурузными лепешками. — Так сказал один человек, вернувшийся из Селмы. Я только сегодня с ним разговаривал. В Бенсоне будто бы будет Бюро для освобожденных. Цветные будут ничуть не хуже белых, им даже дадут право голоса. — Он посмотрел на нее из-под своих длинных ресниц, чтобы проверить, какое впечатление произвели его слова.

— Не могут они быть одинаковыми! — отрезала она свысока, собрав крошки кукурузной лепешки на тарелку и приминая их пальцем, прежде чем отправить в рот. — Не могут, и точка. Негр черный, а люди — белые. Какое же тут сходство? Никакого!

— Какая разница, какого цвета кожа? Черная кожа не хуже белой, а может, даже лучше. Так сказал этот человек, мистер Кендалл. Теперь цветные — американские граждане. Их будут избирать в Конгресс. Еще будет цветной президент, как Линкольн.

— Держи карман шире! Линкольн — черная бестия, но не ниггер же!

Драмжер не собирался отступать.

— Мистер Кендалл сказал не только это. Например, теперь цветной может жениться на белой. — Он снова покосился на Софи.

— Ни одна белая не выйдет за черномазого! Это просто стыд! — ощетинилась Софи.

— Если белая спит с цветным, то запросто может выйти за него замуж. — Драмжер привстал и погрозил Софи пальцем. — Ты много с кем спала, я обо всем знаю. Знаю, что ты вытворяла с Занзибаром и с теми, что были до него. Знаю, что рядом с телом массы Аполлона нашли портки Занзибара. А что это значит? Очень просто: что Занзибар был без порток, когда вас застукал масса Аполлон. Когда ниггера застают с белой без порток, то что между ними происходит? Ясно, что. Занзибар все мне рассказывал! Да что ты вообще знаешь? Занзибар живет себе в Новом поселке с тех самых пор, как пристрелил массу Аполлона! Хочешь, покажу? Только это лишнее. Ты не забыла, как я заработал вот это? — Он указал на сверкающие бриллианты у себя в ушах.

— Белые мужчины спят с негритянками, почему бы и белой женщине не переспать с черномазым? — Софи разбирал праведный гнев. — Занзибар был моей собственностью, как, между прочим, и ты, Драмжер! Захочу, так завтра же тебя продам. Наверное, я так и поступлю. Пора от тебя избавляться.

— А я думаю, что у тебя ничего не выйдет! — С этими словами он так сильно стукнул кулаком по столу, что задребезжали тарелки. — Свободного человека нельзя продать, а я свободен! Война кончилась, торговля рабами — тоже. Они теперь не чья-то собственность, их больше нельзя пороть. Я такой же, как и ты, гражданин Соединенных Штатов этой самой Америки. — Он вскочил и снова пригрозил ей пальцем. — Ты носишь моего ребенка и выйдешь за меня замуж. Так и знай, миссис Софи: быть тебе моей женой. Это я тебе говорю.

Софи широко раскрыла глаза, едва понимая, что он говорит. Никогда еще негры не обращались к ней с такими наглыми речами. Это было немыслимым преступлением, однако, как ни сильны были ее ужас и страх, она испытывала гордость из-за того, что Драмжер хочет взять ее в жены. Она всегда восхищалась им, всегда его вожделела. Но при этом он оставался всего-навсего черномазым. Она могла наслаждаться им в постели, но ей и в голову не приходило выйти за него замуж. Придется его проучить. Она велит как следует выпороть его, едва не вышибить из него дух, чтобы он приполз к ней на коленях, моля о прощении. Вот только кто будет его пороть? В былые времена было достаточно дернуть за шнур — и на ее зов сбежались бы Брут, Большой Ренди, Сэмпсон с Занзибаром; из сада притащились бы Мерк и Юп. Довольно было бы одного ее слова, чтобы они, забыв про свою дружбу с Драмжером, схватили его — и он не посмел бы сопротивляться. Его уволокли бы в старый сарай, вздернули бы вниз головой и наградили бы столькими ударами бича, сколькими она бы велела. По ее приказу они бы забили его насмерть. Ей трудно было смириться с мыслью, что все это теперь уже не в ее власти.

Одного никто не мог у нее отнять. Она — белая женщина, дочь Хаммонда Максвелла. Невзирая на речи мистера Эйба Линкольна, невзирая на новые законы, новые правила и взгляды, Драмжер оставался чернокожим рабом, низшим существом. Таких, как он, продавали и покупали, его тело принадлежало ей, она была вправе поступить с ним по своему усмотрению. Она медленно поднялась из-за стола и впилась в него негодующим взглядом.

— Не смей грозить мне своим поганым пальцем, грязный ниггер! Не смей рассказывать мне, что собираешься сделать, а что нет. Ты будешь делать то, что я скажу. И забудь свои бредни насчет женитьбы негра и белой женщины. Понял?

Драмжер, приученный подчиняться властному голосу белого человека, машинально опустил руку. Но уже через мгновение он опомнился, встал и подошел к ней так близко, что их тела соприкоснулись.

— Это ты не смей говорить мне, что мне делать, а что нет! Я делаю то, что хочу. Мы еще поговорим о женитьбе. Когда я говорю о женитьбе цветного и белой, то цветной — это я, а белая — ты. Вот что я задумал: ты выйдешь за меня замуж. Если я подхожу, чтобы тебя ублажать, то и как муж сгожусь. Если я сподобился тебя обрюхатить, то и как муж не оплошаю, не сомневайся.

Глядя ему прямо в глаза, Софи размахнулась и влепила ему пощечину.

— Закрой свою зловонную пасть! Я никогда за тебя не выйду. Ты будешь меня ублажать, если я этого захочу. Если я захочу, то рожу твоего младенца. Велика важность! Мало ли ублюдков нарожали в Фалконхерсте, подумаешь, одним больше! Может, я его оставлю, чтобы с ним забавляться, а то и утоплю, если мне придет такая блажь. Но выйти за тебя или за любого другого чернокожего самца я никогда не соглашусь! — И она наградила его второй пощечиной.

Как ни странно, но он не поднял на нее руку, хотя его глаза налились яростью.

— А ты подумай. Я все равно стану здесь хозяином! Выйдешь за меня — будешь хозяйкой, а нет — пожалеешь. Думаешь, я по тебе сохну? Нет, ты старая и жирная, да и не по нутру мне белые бабы. Просто если ты выйдешь за меня, тебе же самой будет легче. Если захочешь, можешь подыскать себе самого здоровенного самца во всей Алабаме — я тебе не помешаю. Ты останешься здесь как хозяйка. Что скажешь, Софи?