Моя рыжая проблема - Софья Ролдугина

Долина смерти завораживала.

Сверху, с высоты полета Шекки, она выглядела как дышащее море, влажная подвижная масса. С расстояния в пятнадцать метров до ближайшей вершины все смотрелось совершенно иначе. Под ажурно — мшистым покровом просвечивали черные скалы, сплошь в кавернах и дырах. Гаюс был разным. В низинах он напоминал плотную темно — синюю губку или очень — очень толстый слой плесени, в которой человек запросто мог бы утонуть. На холмах смертоносный слой редел и светлел, превращаясь в бирюзовый «лишайник» — искусно вырезанные розетки, сюрреалистические цветы, покрытые аквамариновой росой. Кое — где высились «деревья» — каменные колонны и «зонтики», изъеденные эрозией, словно «розы пустыни». Гаюс покрывал их тонким слоем, выпуская длинные ловчие нити, бледно — голубые, похожие на русалочьи волосы.

Время от времени долина вздыхала; от края к краю перекатывалась упругая волна, наизнанку выворачивающая смертоносную синеву, и обнажался нижний слой — сплетение непрерывно движущихся червей — корней, гладкие черные шишки. Когда такая шишка трескалась, то в воздух взмывало облако радужной пыли, невероятно красивой, полупрозрачной, как бензиновые разводы на льду. Это были споры. К счастью, они далеко не улетали, опускаясь тут же, на скалы.

Человеческую кожу споры превращали в одну сплошную уродливую язву; неосторожный вдох мог стоить жизни.

Я наблюдала, не отрываясь, и, кажется, забывала моргать; в глазах появилась резь от сухости.

— …О, обед уже готов? А могу я попробовать? — послышался вдруг мелодичный голос Лао. — Не хмурься, Итасэ… Можно звать тебя просто Ран?

— Не трогай.

«Пузырь» вздрогнул — и вниз, навстречу облаку радужной пыли кто‑то упал, раскинув руки крестом.

Лао.

Все длилось несколько секунд, но растянулось на часы.

Я видела, как споры окутали его, прожигая кожу, но не одежду; как расцвели багровые язвы на лице и руках; как побелели глаза и в дым истончились волосы; какс чмоканьем подалась вверх сырая синяя губка, обволакивая тело, как оголились кости, и…

Это не он. Разумеется, не он.

Купол раскрылся во всю ширь и мощь, показывая мне то, что я не могла увидеть, зато прекрасно видел Тейт, вывернувший шею.

Лао, живой и невредимый, засмеялся, на полшага отступив от Итасэ, который, морщась, ощупывал свое плечо — так, словно чужое прикосновение, мимолетное и дружеское, по — настоящему обожгло.

— Ран — кан, — произнес Ригуми Шаа, вроде бы мягко, но с отчетливой угрозой.

Итасэ дернул головой, кривясь. Лао примирительно прижал руку к груди, улыбаясь:

— Не стоит беспокойства, Шаа — кан. Это моя вина, Итасэ Ран был очень добр, когда показал свое искусство… — Голос его вдруг стал ниже, опаснее, не теряя мелодичности. — Я учту ошибку.

— Ран — кан, — повторил мастер ещё мягче.

Итасэ замер, а потом отвернулся, кутаясь в дымно — серый шарф.

— Прости, Лао — кан. Это вышло случайно.

Раскаяния в его словах не было ни на гран.

Голова кружилась; дыхание было поверхностным и мелким, спина взмокла. Хорошенький дневной привал, ничего не скажешь…

Тейт поерзал, повздыхал, а потом вдруг цапнул меня за загривок, да так, что наверняка остались следы от зубов.

— Забей волноваться за Лао, — отчетливо сказал рыжий. — Его так просто не убьешь.

Полегчало.

После этого случая я невольно стала присматриваться к Итасэ. Не к лицу, разумеется, после индивидуальных занятий оно и так впечаталось в мою память, как фотография. Но вот манеры и мысли… Вроде бы ничего особенного, однако что‑то напрягало.

И на одиннадцатый день я наконец осознала, что именно.

На одиннадцатый… великий мастер — детектив, да уж.

Во — первых, Итасэ слишком походил на мастера Ригуми. Но не как отражение, а как идеализированный вариант. Думаю, почти каждая девушка хоть раз в жизни пыталась изобразить угрожающий взгляд перед зеркалом — ну или соблазнительный. И если результат в воображении всегда был впечатляющим, то в реальности, мягко говоря, разочаровывал. Лично я зареклась строить из себя кого‑то, когда вместо пылкой штучки увидела в затемненном оконном стекле жертву генетических расстройств с приоткрытым ртом. Итасэ выгибал брови, хмурился и поджимал губы точно так же, как Ригуми; но если мастер иногда выглядел забавно, то каждое проявление эмоций у подмастерья было исключительно выразительным. От ледяных взглядов действительно бросало в дрожь, презрительная усмешка заставляла меня почувствовать себя ничтожеством. Касалось это и других привычек. Ригуми утром, после пробуждения, потягивался демонстративно и одновременно неловко, как человек, который когда‑то сильно стеснялся своего тела и не до конца поборол комплексы; Итасэ точно так же закидывал одну руку за другую над головой, но им хотелось любоваться.

Во — вторых, мысленный голос у него оказался точь — в–точь как у Ригуми, только более мелодичный.

В — третьих, Итасэ не выносил прикосновений. Причем сам он с удовольствием раздавал подзатыльники и тычки, то есть дело было не в самом физическом контакте, а в том, кто являлся инициатором. Я интуитивно чувствовала связь с первыми двумя странностями, но описать ее словами не могла.

— Что‑то не так, Трикси?

Лао, как обычно, подкрался незамеченным. Похоже, его это развлекало… хотя сложно сказать, что его не развлекало.

На ночлег мы сегодня остановились на широкой террасе прямо над угольно — черной долиной. Небо уже потемнело; у нас над головами мерцали звезды, голубоватые и розоватые, и неспешно струились потоки сияющей космической пыли; дальний же, северный край полыхал от вспышек молний. Там бушевала гроза, но Ригуми сказал, что беспокоиться не о чем: так близко к побережью губительные тучи не подходили.

На юге высились горы — зубчатая гребенка вершин, почти отвесные склоны. Там, за последним рубежом, плескался океан, и ветер доносил сквозь ночную тьму слабый запах соли и свежести.

— Все в порядке, — вздохнула я и уткнулась лицом в колени. Лао сел рядом и положил руку на плечо — невесомое прикосновение, от которого разом стало очень спокойно. — Как думаешь, Ран странный?

Лао фыркнул:

— Если ты назовешь мне кого‑нибудь не странного, я отвечу. А пока даже не знаю, что сказать.

Я скосила взгляд туда, где террасой ниже горел костер. Звуки лагеря доносились приглушенно — особенность черной долины внизу, которая поглощала всякий шум и свет.

В голову пришла неожиданная мысль.

— А Ран случайно не сын мастера Ригуми?

От Лао внезапно нахлынула волна печали, приглушенной и изысканной. Я попыталась считать образы и не смогла, словно в руках у меня распадалось холодным пеплом письмо с каким‑то болезненным секретом, брошенное в камин; отдельные слова ещё можно различить, но смысл покрыт мраком.