Вокзал Виктория - Анна Берсенева

– Какие трое? – спросила Вика.

– Никто их не знает. Они не из управления образования вообще. Компьютеры стали проверять. В кабинетах во всех, в учительской… В продленке даже. Ну и говорят…

Оля махнула рукой и заплакала.

– Что говорят? – заорала Вика. – Да перестань ты реветь!

– Я ничего, Вик. – Оля вытерла слезы и взглянула на нее с испугом. – Сказали, что со школьных компьютеров заходят на порносайты, из продленки как раз, и с директорского будто бы тоже.

Вика онемела. Что за бред? Первоклассники в продленке заходят на порносайты?

Но по тому, как ужас из сердца поднялся к горлу, она уже понимала: не бред это. Если бы бред!

– У нас же на всех компах контроль стоит, – с трудом выговорила она. – С них же нельзя на порносайты зайти, даже если б захотел кто-нибудь.

– Ну! Ненастьев им так и сказал. А они говорят: нет, у вас ученики по порносайтам лазают, и вы их к этому поощряете. Представляешь? Это же уголовное дело готовое… Еще педофилию пришьют!

– Да мало ли что они сказали! – воскликнула Вика. Возмущение ее оказалось сильнее ужаса и оцепенения. – Доказательства у них какие?

– А кто с них доказательств потребует? – вздохнула Оля. – Как захотят, так и будет. Кто им что сделает? Ушли, а у Исай Ливерьича сердечный приступ…

«Конечно! – подумала Вика. – Не все же к такому безобразию как к закату-восходу относятся!»

Думала она об этом уже на бегу: забыв обо всем, Вика бросилась в больницу.

И не успела. С рыдающей Наташкой она столкнулась на улице перед больничным зданием…

Все, что происходило в следующие три дня, слилось в Викином сознании в одно черное пятно. Гражданская панихида в школе, отпевание по старообрядческому канону – на этом настояла мама Исая Ливериевича, которая, оказывается, была жива, – ее потемневшее, как лик на иконе, лицо, суровый взгляд, ни единой слезы у гроба… Только перед тем как бросить землю в могилу сына, она сказала: «Пусть будут прокляты», – и все поняли, к кому относятся ее слова, к чему они относятся.

Хорошо, что на следующий день пришлось двадцать третье февраля, выходной, а за ним суббота и воскресенье. Вика не могла себя заставить не то что в школу пойти, даже с кровати подняться.

Все стало ей безразлично – что будет дальше, что будет с нею, с ее настоящим и будущим. Витька смотрел на нее удивленно и обиженно, но и это не приводило ее в чувство.

В понедельник, едва войдя в школу, Вика увидела, что в директорском кабинете начался ремонт.

– Директрису новую уже назначили, – шепнула ей историчка Таня. – Завуч из третьей школы, знаешь?

Завуча из третьей школы Вика знала. Все друг друга знали в маленьком городе Крамском.

– Рабочих с утра прямо вызвали, – озираясь, сообщила Таня. – Она сказала, ей противно в такую атмосферу даже входить.

«Такой атмосферой» новая директриса назвала, конечно же, фотообои. На них был вид Манхэттена с небоскреба – крыши, уходящие вдаль во все стороны, шпили и башни, дымка над океаном, деревья Центрального парка далеко внизу… Год назад Исай Ливериевич увидел эти обои в Интернете и сразу же заказал. Ему нравилось ощущение простора, которым наполнился его тесный кабинетик, и Вике это нравилось тоже, особенно когда у Исая Ливериевича было открыто окно и небоскребы соседствовали с Камой.

Теперь Манхэттена не будет. Новой хозяйке он противен.

«Я не могу в этом жить! – давя в себе рыдания, подумала Вика. – Я не хочу во всем этом жить, не хочу! Но у меня нет выхода. Никакого».

Это была правда, и надо было смотреть этой правде в глаза. Куда она денется, что станет делать? Без единой родной души на белом свете, с зависимой профессией, с ребенком, который вот-вот вступит в подростковый тяжелый возраст…

Она стиснула зубы и пошла на урок. Она не хотела сойти с ума. Да, в тот день Вика мысленно произнесла эти слова впервые: «Я не должна об этом думать. Я не хочу сойти с ума».

Только Витька держал ее на плаву, только он. И если бы не Витька, долго еще она, может, уговаривала бы себя, что как-нибудь проживет и в сложившихся обстоятельствах.

Вика стала потихоньку отказываться от всего, от чего можно было отказаться, и не чувствовала при этом даже сожаления. Как глупо было бы после смерти Исая Ливериевича сожалеть об обоях в его кабинете, так же глупо было бы и оплакивать День Одной Книги. Ну, устраивала она этот праздник семь лет, да. Но после того как ей настоятельно порекомендовали не задействовать – так и сказали, не задействовать – в общегородском мероприятии произведения иностранных авторов, Вика поняла, что больше этого делать не будет.

– Не обязана, – отрезала она, когда новая директриса попыталась ее пристыдить и даже воззвать к ее гражданскому долгу. – И долга у меня перед вами никакого нет.

И все-таки, уже выходя от директрисы, уточнила:

– «Мэри Поппинс» тоже не подходит?

– А почему вы против отечественных авторов? – глядя на нее немигающими, как у ящерицы, глазами, проговорила та. – Считаете, что наши русские писатели не достойны уважения потомков?

Отвечать на идиотские вопросы, даже задаваемые начальством, Вика не считала своим долгом уж точно. Она молча вышла из кабинета.

– С такими настроениями вы в нашей школе долго не проработаете, имейте в виду, – сказала ей вслед директриса.

С тяжелым сердцем шла она в тот вечер на литературный кружок. Да и вела его, следовало признать, халтурно.

– Что ж, – сказала Вика, когда Нина Перепелкина, угловатая и резкая девочка из одиннадцатого класса, закончила читать свой рассказ. – По-моему, это написано с любовью к героям.

Обычно она старалась не говорить банальностей, но в этот раз ничего не могла придумать. Вике стыдно было признаться, что рассказ она почти не слушала, потому что погружена была в свои невеселые мысли. К тому же ей не хотелось обидеть Нину, она была у них в школе новенькая. Да то, что Вика все-таки расслышала, и не показалось ей написанным плохо. Что-то про дружбу двух мальчишек, один робкий, другой, наоборот, смелый, и тот, который смелый, оберегает того, который робкий. Все довольно предсказуемо.

– И стиль хороший, – поспешила добавить Вика.

– При чем здесь стиль? – сказал Ваня Малеев. – Это же про голубых!

– Что за ерунда? – удивилась Вика.

– Никакая не ерунда! – возмутился Ваня. – Они там у нее за руки друг друга берут, как эти… И вообще. Они у нее там голубые точно, даже слушать было противно!

– Мне не противно было слушать, – отрезала Вика. И, повернувшись к Нине, которая застыла у доски с исписанными листками в руке, сказала: – Не обращай внимания, пожалуйста. Сейчас мы обсудим рассказ по существу.

– А я и говорю по существу! – не унимался Ваня. – Пусть докажет, что они у нее не голубые!