Петр Великий (Том 1) - А. Сахаров (редактор)

Произошло это совершенно случайно, как и многое очень важное совершается случайно не только в жизни отдельных людей, но и в жизни целых государств.

Царь, желая проверить донесения своих полководцев. Шереметева и Апраксина, об успехах русского оружия в Ливонии и Ингрии, отправил туда Меншикова, которому он доверял больше всех своих приближённых, и практический ум которого давно оценил. По пути из Ингрии в Ливонию Меншиков не мог миновать Везенберга. Там он на некоторое время остановился у полковника Балка. Балк предложил обед Александру Даниловичу Оказалось, то за обедом прислуживала Марта, которую старый Балк взял к себе за её скромность, немецкую чистоплотность и то, что она умела хорошо готовить, научившись этому в семействе пастора Глюка.

Меншиков внимательно вглядывался в девушку, когда она подавала на стол и ловко, умело прислуживала.

— Те-те-те! — покачал он головою, когда Марта вышла. — Ну, господин полковник, вон он как! Ай-ай!

— Что так, Александр Данилыч? — изумился старик.

— Скажу, непременно скажу твоей полковнице, как только ворочусь на Москву.

— Да о чём скажешь-то?

— Ах, старый греховодник! Он же и притворяется.

— Не пойму я тебя, Александр Данилыч, — пожимал плечами Балк, — в толк не возьму твоих слов.

— То-то, — смеялся Меншиков, — завёл себе такую девчонку, да как сыр в масле и катается.

— А, это ты про Марту?

— А её Мартой звать?

— Мартой. Она полонянка из Ливонии, полонена при взятии Борисом Петровичем Шереметевым Мариенбурга и отдана мне.

— При чём же она у тебя?

— Она состоит в портомоях, а у меня за кухарку: и чистоплотна, и скромна, и варит и жарит, как сам изволишь видеть, зело вкусно.

— И точно: рябчика так зажарила, что и на царской поварне так не сумеют. Она, кажись, и по-русски говорит.

— Зело изрядно для немки.

— Где ж она научилась этому?

— У одного пастора там али у пасторши в Мариенбурге.

— Скажу, скажу твоей полковнице, — смеялся Меншиков, запивая рябчика хорошим красным вином, добытым в погребах Мариенбурга, — вишь, Соломон какой: добыл себе царицу Савскую[158] да и в ус не дует.

В это время Марта внесла сладкое и стала убирать тарелки.

— Погоди, малая, не уходи, — ласково сказал ей Меншиков, — мне бы хотелось порасспросить тебя кое о чём.

3

Меншиков залюбовался глядевшими на него детски-наивными прелестными глазами и ясным полненьким личиком.

— Мне сказали, что тебя зовут Мартой, — сказал Меншиков.

Девушка молчала, переводя вопрошающий взор с Меншикова на Балка.

— Откуда ты родом, милая Марта? — спросил первый.

— Из Вышкиозера, господин, из Ливонии, — тихо сказала девушка, и на длинных её ресницах задрожали слезы.

Мысль её мгновенно перенеслась в родное местечко, к картинам и воспоминаниям недалёкого, но ей казалось, далёкого детства… И вот она здесь, среди чужих, в неволе, полонянка…

— Кто твой отец, милая? — ещё ласковее спросил царский любимец.

— Самуил Скавронский, — был ответ.

— Ливонец родом?

— Ливонец, господин.

— Сколько тебе лет, милая?

— Восемнадцать весной минуло.

— Ты девушка или замужняя?

Марта молчала, она взглянула на Балка, как бы ища его поддержки.

— Странная судьба сей девицы, — сказал полковник, — она замужняя, а остаётся девкой.

— Как так? — удивился Меншиков.

— Дело в том, — продолжал Балк, — что едва её обвенчал пастор с её суженым, как она тут же, около кирки, стала вдовой: ни жена она, ни девка.

— Да ты что загадками-то меня кормишь? — нетерпеливо перебил полковника царский посланец.

— Какие загадки, сударь!.. Как раз в те поры, что её венчали, мы почали добывать их город. А её жених был ратный человек, и заместо того, чтобы вести молодую жёнку к себе в опочивальню, он попал на городскую стену, где ему нашим ядром и снесло голову… Такова моя сказка, — закончил Балк, — такова её горемычная доля.

Марта плакала, закрывшись передником… Невольница, горькая сирота, на чужой стороне — ныло у неё сердце.

Горькая судьба бедной девушки тронула Меншикова. Он подошёл к ней и нежно положил ей руку на голову.

— Не горюй, бедная девочка, не убивайся,-.ласково говорил он.

От ласковых слов девушка пуще расплакалась.

— Перестань, голубка… Что делать! Не воротить уж, стало, твоего суженого, на то Божья воля. Ты молода, ещё найдёшь свою долю. А у нас тебе хорошо заживётся. И семья твоя, отец и мать, к тебе приедут, будете жить вы v нас в довольствии, я за это ручаюсь. Наш государь милостив, и особливо он добр к иноземцам, жалует их, всем наделяет, и тебя, по моему челобитью, всем пожалует… Не убивайся же, — говорил Александр Данилович, продолжая гладить наклонённую головку девушки.

Марта несколько успокоилась и открыла заплаканное личико.

— О, господин! — прошептала она и поцеловала у Меншикова руку.

Кто мог думать, что у той, которая теперь робко поцеловала руку у царского посланца, высшие сановники государства будут считать за честь и милость поцеловать царственную, самодержавную ручку!..

Портомоя! Солдатская прачка и кухарка!..

А разве мог думать и Меншиков, что та скромная девочка-полонянка, которая теперь робко целует его руку, сама впоследствии вознесёт его на такую государственную высоту, с которой до престола один шаг!..

Судьба предназначала этой бедной девочке быть не только царицей, супругой царя, но и самодержавной императрицей и дать России новых царей… Это ли не непостижимо!

— Будь же благонадёжна, милое дитя, я все для тебя сделаю, что в моих силах, — сказал, наконец, Меншиков.

Потом он обратился к Балку.

— Отселе я поеду дальше, — сказал он, — повидаюсь с Шереметевым и скажу ему, чтобы он распорядился отыскать семью этой девицы.

— И пастора, добрый господин, — робко проговорила Марта.

— Какого пастора, милая? — спросил Меншиков.

— Глюка, господин.

— Это того самого, у коего она проживала и который научил её по-русски, — объяснил Балк. — Марта привязана к нему как к отцу родному. Он человек зело достойный, много учёный, сведущ в языках восточных, изучил языки и русский, и латышский, и славянский, с коего и переводит Священное писание на простой российский язык.

— О, да это клад для нас, — обрадовался Меншиков. — Государь будет рад иметь при своей особе такого нарочито полезного человека.

Марта видимо повеселела.

— О господин! — только и могла она сказать.

— Так вот что, — снова заговорил Меншиков с Балком, — мне недосуг здесь мешкать, мне спешка великая. Я поеду теперь дале, а ты оставь, до времени, сию девицу при себе, и уж не наряжай её порты стирать.

— И то не пошлю, — сказал Балк, — у меня работных людей и баб и без неё довольно. Марта же и швея изрядная.

— Добро. Так я на возвратном пути заеду сюда, — сказал Меншиков, — и возьму девицу с собой на Москву Поедешь со мной, Марта?

— Воля ваша, господин, — отвечала девушка.

— Я не то говорю, милая, — перебил её Меншиков. — А своею ли волею поедешь на Москву, на глаза к великому государю?

Последние слова, казалось, испугали девушку

— Я простая девушка., я не достойна быть на глазах великого государя, — смущённо проговорила она.

— Твоя скромность похвальна, милая, а мне ближе знать, чего достойна ты, — успокаивал её Меншиков.

Марта снова поцеловала его руку.

Меншиков отпустил её. Судьба девушки была решена.

— Да! Запамятовал было, — спохватился Меншиков, вынимая из кармана своего камзола бумагу — Ведомо мне, что в прибывшей сюда первой роте Преображенского полка состоит некий ратный, именем Терентий Лобарь.

— Есть таковой, — отвечал Балк, — я его лично знаю.

— Так прикажи выстроиться неподалёку этой роте, и мы выйдем к ней.

Балк распорядился, и они с Меншиковым вышли. Рота стояла под ружьём.

Поздоровавшись с нею, Меншиков громко сказал:

— Великий государь изволил приказать мне: первой роте Преображенского полка за молодецкую стойку под Нарвой объявить царское спасибо!

— Ура великому государю! — загремели преображенцы.

— А который из вас Терентий Лобарь? — спросил Меншиков. — Выступи вперёд!

Товарищи выдвинули вперёд богатыря.

— Ты, Лобарь, под Нарвой, на глазах шведского короля, сбил вместе с конём его ординарца, великана Гинтерсфельда?-спросил Меншиков.

— Я малость толкнул его, — смущённо отвечал богатырь.

— 3а сие великий государь тебя милостиво похваляет и жалует чином капрала, — провозгласил Меншиков. Богатырь только хлопал глазами.

— Говори, дурак: «Рад стараться пролить кровь свою за великого государя», — шептали ему товарищи, — говори же, остолоп!

— Рад стараться пролить за великого государя…— пробормотал атлет-младенец и остановился. — Что пролить? — улыбнулся Меншиков.

— Все! — был ответ, покрытый общим хохотом.