Природа. Человек. Закон - Городинская Виолетта Семеновна
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как вы думаете, случилось бы это, если бы применение токсичных, канцерогенных и прочих опасных для здоровья человека веществ было бы полностью и безусловно запрещено законом? Мог ли бы тот же Заиченко или кто другой одним росчерком пера превращать нормы ПДК в БДК — беспредельно допустимые нормы? Ведь по идее предельно допустимые концентрации потому так и названы, что превышение этого предела представляет реальную опасность для организма человека.
Тем более, что и сами нормы ПДК, утвержденные тем же Минздравом СССР, во многих случаях чрезвычайно завышены и даже неукоснительное соблюдение их приводит к непосредственной угрозе здоровью людей, к отравлениям и заболеваниям.
В ряде случаев это завышение норм обусловлено тем, что химические соединения проходят испытания на животных, организм которых более стоек и жизнеспособен, чем человеческий, или, в силу биохимической разности, по-иному реагирует.
«В ходе выполнения своей программы по оценке риска химических соединений для человека, — пишет заведующий отделом эпидемиологии и биостатистики Международного агентства по исследованию рака (МАИР) при Всемирной организации здравоохранения Калум С. Муир, — МАИР рассмотрело 164 широко используемых вещества. Из них 17 оказались канцерогенными для человека; из этих 17 веществ 14 вызывали рак у животных. Другими словами, при обычной проверке на животных три вещества не были бы выявлены».
Но чаще всего нормы ПДК завышены потому, что Минздрав СССР «входит в положение» бедных работников промышленности, которые в результате низкой технологической культуры производства или каких-либо иных «экстремальных условий» не могут выполнять научно обоснованные нормы. Так происходит, в частности, с нормами предельно допустимых выбросов автомобильных двигателей, которые у нас гораздо выше, чем в западноевропейских странах, почему наши автомобили и не пропускают в эти страны.
Но еще чаще даже и эти завышенные нормы ПДК разрешается превышать по так называемым «временно согласованным концентрациям» (ВСК) и «временно согласованным выбросам» (ВСВ), а поскольку, как известно, нет ничего более постоянного, чем временное установление, вреднейшие выбросы с высокими концентрациями токсичных и канцерогенных — а то и мутагенных — веществ продолжаются десятилетиями и обходятся нам в сотни и тысячи искалеченных жизней, увеличения смертности людей.
Вот почему необходим жесткий и совершенно однозначный закон о полном запрете применения всех тех химических веществ, которые могут стать причиной заболеваний людей или их потомства.
Понятно, что в этом случае закон должен быть законом и не допускать никаких исключений и «временных согласований», по существу, уничтожающих его суть. Иначе он не стоит и той бумаги, на которой написан, — бумагу еще хоть как-то можно использовать на пользу людям. Неработающий же, несоблюдающийся закон не просто безвреден — он всегда служит прикрытием для всевозможных заиченков, пользующихся возможностью исправлять его в собственных целях и при этом ссылаться, что они поступают так не по букве, а по духу закона. И на этом наживать себе политический — да и материальный тоже! — капитал.
Не какие-нибудь, мол, бюрократы мы, чтобы слепо держаться за букву вопреки насущной необходимости, вызванной «создавшимися экстремальными условиями» или просто тяжелого положения с сырьем, оборудованием, материалами, рабочей силой и т. д. и т. п. И вертят законом что дышлом, с помощью «исключений» и «временных согласований».
Ох, как не просто нужны — необходимы нам бюрократы! Те что строжайшим образом, до буковки, соблюдают все установления закона. Ох как устали мы за все предыдущие годы от приоритета духа закона над буквой и связанным с ним свободным — как кому хочется, как кому выгодно толкованием этой буквы! По существу — с бесправием.
Нет и не может быть у закона духа и буквы по отдельности. Именно в букве и содержится его дух, выражается ею. И если буква вдруг нуждается в «исключениях» и «временных согласованиях», то, значит, эту букву настало время менять, значит, закон устарел и нуждается в пересмотре. Но это вовсе не в компетенции заиченков. Это прерогатива законодателя. А заиченки только могут вносить свои предложения по изменению той или иной буквы в связи с ее устарелостью^ тормозящей, мешающей — если это действительно так — развитию общества или его производительных сил. Но до тех пор пока закон не пересмотрен, пока не отменен — никто не имеет права «улучшать» его по собственному произволу. Каждый обязан соблюдать его буквально и безоговорочно — без всяких там «исключений».
А то посмотрите, до чего мы дошли. Есть у нас законы, которыми мы по праву гордимся — те же законы об охране природы. Заглядываем в закон и радуемся:
«Все воды (водные объекты) подлежат охране от загрязнения, засорения и истощения, которые могут причинить вред здоровью населения, а также повлечь уменьшение рыбных запасов, ухудшение условий водоснабжения и другие неблагоприятные явления вследствие изменения физических, химических, биологических свойств вод, снижения их способности к естественному очищению, нарушения гидрологического и гидрогеологического режима вод»(Основы водного законодательства Союза ССР и союзных республик, ст. 37).
«Сброс в водные объекты производственных, бытовых и других видов отходов и отбросов запрещается»(там же, ст. 38).
А как оглянемся вокруг на все эти загаженные, отравленные промышленностью и молевым сплавом, пестицидами и минеральными удобрениями, перевернутые буквально вверх дном лесозаготовителями и строителями газо-, нефте- и прочих проводов, авто-, железно- и прочих дорожных трасс реки, гибнущие озера и моря, и отчаяние берет и хочется кричать: «Да есть ли у нас хоть какой-то закон, охраняющий бесценные богатства — артерии — нашей Родины?!»
Есть только исключения и временные согласования.
Ну, ладно — ненавидите вы природу, хоть это и невозможно понять, но хоть как-то объясняет все эти деяния. Но людей-то, людей, их детишек, за что же вы обрекаете их-то на мучения?
«Начиная с середины русла вода Амударьи практически непригодна для питья, не говоря уж о нижнем ее течении. Но ее пьют все, кто живет в Приаралье. Другой просто нет(курсив наш. — Авт.)» (Московские новости, 1988, 16 окт.).
А в воду эту стекают с полей пестициды, которых сыплют по 50 килограммов вместо положенных граммов на каждый приаральский пахотный гектар. В том числе — бутифос.
И воды не только Амударьи, но и Волги, и Дона, и Днепра — да что там перечислять, вовек не перечислишь, если погублен даже могучий Енисей, из которого уже нельзя на всем протяжении пить воду, есть рыбу (Труд, 1988, 2 марта). Легче назвать те реки, которые пока что сохранились (другое дело, что труднее их разыскать), но только потому, что нет на их берегах ни предприятий, ни пашен и заиченки с их «исключениями» до этих рек не добрались.
И земля, как мы знаем, отравляется, уничтожается эрозиями. Несмотря на замечательный закон, предусматривающий «уголовную или административную ответственность» виновных в «порче сельскохозяйственных и других земель, загрязнении их производственными и иными отходами и сточными водами»(Основы земельного законодательства Союза ССР и союзных республик, ст. 50).
И воздух
И лес
И прочие произрастания земли
И животные
Словом, все составляющие организма биосферы подвергаются отравлению, порче, уничтожению, несмотря на существование законов, предусматривающих их охрану и сбережение.
И добро бы, если бы все это шло на пользу человеку. Вернее — не добро, но все же не так обидно, коли вызвано необходимостью, коли без этого человек не может обойтись. Срубить лес для постройки дома или производства той же бумаги — действие вполне оправданное необходимостью. Но когда из 400–600 кубометров срубленного на каждом гектаре леса берется всего 220–300, когда в результате варварской рубки уничтожается подрост, сама почва, лесные ручьи и речки, когда в результате производственных газовых и сточных выбросов на громадных площадях лес сохнет на корню, когда в результате сооружения водохранилищ затапливают миллионы кубометров ценнейшей древесины, утилизация которой могла бы сберечь от вырубки десятки и сотни тысяч гектаров леса, — это прямое и ничем не оправданное преступление.
