Грани «русской» революции. Как и кто создавал советскую власть. Тайное и явное - Андрей Николаевич Савельев

лишь в 1915 году по призыву попал в машинную школу 2‐го Балтийского флотского экипажа. Прослужив менее года, дезертировал и под вымышленной фамилией служил кочегаром и помощником моториста на торговых судах. К Февралю был законченным негодяем, и как следствие – анархистом. На флоте не служил, предпочитал выступать на митингах. В июне 1917 г. был арестован и приговорен к каторжным работам. Бежал и был избран от Центробалта на II Всероссийский Съезд Советов. Принял активное участие в Октябрьском перевороте. Возглавил крупный отряд революционных матросов, занимавшихся грабежами и произвольными убийствами «контры», а также участвовал в разгоне митингов и шествий в поддержку Учредительного Собрания. Охранял III Всероссийский Съезд Советов. Затем с крупной суммой денег был оправлен в Одессу, где участвовал в боях против румынских войск и флота. Продолжал произвольные аресты заложников и выступления на митингах. Затем был отправлен в Царицын в должности комполка. Вскоре после конфликта с военспецами был отозван в Москву, откуда снова нелегально направлен в Одессу, где в 1919 г. был избран председателем профсоюза моряков торгового флота. Командовал бронепоездами в боях против войск Деникина. Попал в засаду и получил смертельное ранение. Похоронен в Москве на Ваганьковском кладбище.

После ленинского сумбура происходит голосование за «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа» – количество голосов «за» или «против» не фиксируется. Стенограмма обозначает лишь: «большинством голосов». А по поводу резолюции о работе ЦИК и СНК не указывается и этого. Вообще все голосования – без подсчета голосов и без разделения аудитории на тех, кто имеет право голосовать, и на всех остальных. Кого интересуют такие мелочи?

На следующий день к Съезду присоединяются делегаты Крестьянского Съезда, и тогда Декларацию заново переголосовывают. Фактически съезд должен был бы начаться заново, но формальности никого не волнуют. Таково «живое творчество масс» – именно так определяют большевики деяния самозванцев.

Восторженная речь Марии Спиридоновой (326) перекрывает даже фантазерство Ленина: «Мы сейчас разрушаем весь старый строй, созидая вместо него новый строй – на началах справедливости, равенства и братства, всемирного братства всех народов». Остается только вовлечь в революцию всех без исключения крестьян, а тех, кто уже вовлечен стихийно, обеспечить сознательным пониманием момента – в духе большевистского и левоэсеровского фантазерства.

Крестьянин понял всё это практически – коль скоро призывают к «борьбе без всякой пощады», то землю можно взять, а если кто помешает, незазорно будет его убить. Потом это понимание обернулось бунтами против большевиков, и с крестьянами пришлось объясняться огнем артиллерии и расстрелами заложников.

Продолжение ленинских фантазий от товарища Спиридоновой: «Народ познал тайну создания своих собственных организаций, он разгадал эту загадку и показал это той несокрушимой энергией, с которой он стал на защиту своих Советов. Народ больше никому не удастся обманывать, никому не удастся вколотить в его сознание то, что ему чуждо, – он сам узнал, что ему нужно, сам стал строить свои организации, и мы, верхи его организации, которые народ создал собственными руками, творим его волю».

Тремя днями спустя Съезд отметил преступление Спиридоновой (ему исполнилось 12 лет) и дал ей короткое слово, в котором она заявила: «Убивая слуг Николая, мы исполняли лишь свой долг, высокое счастье служить народу». Она кощунственно процитировала Писание: «Не мне, а имени Твоему»[121]. И поклонилась залу под бурные овации. Расплата наступила быстро. Уже в июне 1918 года большевики расстреляли около 200 левых эсеров.

Вспоминала ли, проклинала ли Спиридонова (326) свои восторги, мотаясь по тюрьмам и ссылкам? Раскаялась ли она перед расстрелом? Определенно, нет. В 1937 г. она написала в 4‐й отдел ГУГБ письмо[122], где упомянула, что её обыскивают в день до 10 раз, что было совершенно невозможным ни при царском режиме, ни при ленинском правлении – всегда уважалось её личное пространство. Надзирателями, которые насильственно обыскивали ветерана всех революций, были те самые «простые люди», которым она кланялась на Съезде. Описанные условия содержания в тюрьме – чудовищны, и в этом Спиридонова также разделяла судьбу миллионов простых людей, которые сидели в тюрьмах и лагерях – потому что идея «перманентной революции» не покидала воспаленный мозг Сталина. Но Спиридонову лечили от цинги, а те самые миллионы обманутых большевиками и посаженных по тюрьмам – нет. Они просто умирали. На Спиридонову просто грубо орали, а миллионы забивали насмерть.

Спиридонова ничего не поняла, ни в чём не раскаялась – не только перед большевиками, но перед фактами жизни, которые окружали её и должны были избавить от романтизма. Она писала: «Мне думается лет через десять, когда забудется кировщина и уляжется вся мнительность и, главное, развернется в жизни Конституция, Вам придется, быть может, сказать себе: напрасно мы столько народа и такого народа уничтожили, могли бы пригодиться и тогда и теперь». И в чём же бывшие союзники большевиков могли бы пригодиться? Видимо, в невероятном терроре, который изумлял Спиридонову: «При царе пропадал только сам террорист и кто-нибудь случайно влипший. (…) За КИРОВА было расстреляно количество людей, опубликованное на двух огромных газетных листах “Известий”, за покушение на Ленина было расстреляно чрезвычайниками 15 тыс. человек, мне говорили это коммунисты и чекисты». Спиридонова жалела лишь о том, что ей не верят – не признают, что она с 1930 года уже сложила оружие и признала, что «комвласть», первоначально подменившая «соввласть», потом пустила «массы» к управлению страной. Она мечтала быть с большевиками, но сохранив при этом достоинство: «я больший друг Советской власти, чем десятки миллионов лойяльнейших обывателей. И друг страстный и действенный. Хотя и имеющий смелость иметь своё мнение». Последнее её и погубило.

Война и дипломатия

Ответный восторг от Григория Зиновьева сменяется весьма серьезным докладом товарища Троцкого – о войне и мире. Этот любитель ярких фраз и длинных речей оказался также совершенно нечувствительным к абсурду, который он выдавал за новизну. О войне и мире судил человек, не имевший ни малейшего навыка в военном деле и дипломатии. И это – показатель болезненности всей русскоязычной интеллигенции, которая заменяла знания способностью складывать слова в тексты, смутно вспоминая при этом что-то из случайно прочитанного.

Представление инфантильного поведения большевиков как некоего «нового слова» во внешней политике отражено в двух нелепостях: в воззвании ко всем воюющим сторонам к немедленному миру и в опубликовании «тайных договоров», то есть дипломатической переписки и протоколов о намерениях.

Первый призыв показал непонимание элементарного: мир устанавливается в результате переговоров, которые определяют условия мира для каждой из сторон. Большевики, в конце концов, получили урок переговоров в Брест-Литовске, где они пытались юлить и уклоняться от каких-либо