Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы - Орхан Кемаль

— Ну, вдруг ненароком и кокнут?

— При несении службы не следует бояться опасностей. На то она и служба!

— Ишь каков молодец! Там на фабрике земляк есть у меня. Нухом звать. Может, слыхал?

— Знать-то я его знаю, да он вот не знает, что такое служба!

— Это верно… И Азгына знаешь?

— И его знаю… Ну ладно, счастливо оставаться, — сказал Муртаза и отправился в обратную дорогу.

Только около трех пополудни Муртаза вышел из суда, где рассматриваются дела о мелких правонарушениях лиц, задержанных на месте преступления. За быстроту, с которой выносились там приговоры, эти суды в народе прозвали «Пшик-пшик и готово!» Муртаза давал показания по делу о воровстве ткани с фабрики.

Надзиратель уже почти сутки был на ногах, не присел, не прилег и теперь, после ночной погони за ворами, бегания на дачу к техническому директору, в участок и в суд, еле держался на ногах. Тело его ныло, глаза, красные от бессонницы, болели, он зевал, потягивался, хрустя суставами, и снова зевал.

«Куда идти, домой или на фабрику?» Муртаза остановился, мучительно соображая. Пойти домой, повалиться на постель — все равно больше двух часов не поспишь, в шесть снова заступать — смена. Если же не спавши явиться на работу, выйдет полтора суток без сна! — разве такое выдержишь? Но служба есть служба…

И тут Муртаза вдруг вспомнил про Нуха, и усталость как рукой сняло. Контролер, поди, уже успел побывать у директора и доложить, что дочери Муртазы спали на работе около станка?! Нет, надо сперва повидаться с директором, а потом уж домой идти. И Муртаза заспешил на фабрику, забыв про усталость, про суточное бдение и новую бессонную ночь — все это он словно откинул одним движением руки…

Директор в своем кабинете просматривал рапорты ткацкого цеха. Увидев перед собой Муртазу, он отложил ручку и сказал:

— Входи, Муртаза-эфенди, входи. Что нового?

— Здравия желаю, мой директор! — ответствовал Муртаза и, прикрыв ладонью рот, смущенно кашлянул.

— Что ты сделал с вором?

— Сдал в участок. Дело передали в суд. Ну, я там дал нужные показания…

— А других поймали?

— Так точно, мой директор.

— Прекрасно! Ну а как тебе стало известно о краже?

Муртаза таращил глаза, чтобы они не закрывались, и, запинаясь, проговорил:

— Вышел я, значит, за фабричные ворота, потому как собрался там народ…

Он остановился, мучительно соображая, почему за воротами мог собраться народ…

— Так, Муртаза-эфенди, — произнес директор, — вышел ты, стало быть, за фабричные ворота, и там собрался народ… Что же дальше было?

— Прежде всего, мой директор, я страшно виноват, очень провинился…

— В чем?

— Разве Нух не докладывал?

— Не-е-ет!

— Значит, не выполнил он своих прямых служебных обязанностей.

— О чем ты говоришь? Ничего не понимаю.

— Я никак не могу считаться хорошим отцом! — выпалил Муртаза и придвинулся к столу, в упор глядя директору в глаза. — Потому как, был бы я хорошим отцом, научил бы детей своих понимать, что значит строгая дисциплина…

Технический директор недоуменно смотрел на Муртазу.

— Они бы знали у меня, что служба превыше всего, и не спали бы во время работы! Значит, Нух не докладывал?

— Да нет, я же сказал.

— Он обязан был доложить! Все потому, что он сам не знает, что значит служба. Думает, что служба — это орехи грызть, хлеб с сыром трескать…

— Постой, расскажи толком, что случилось.

— У меня две дочери, мой директор, работают здесь, на фабрике, в очистительном… Я находился в комнате военнообязанных, чистил обмундирование, когда заявился неожиданно Нух и сказал, что дочери мои спят на работе, прямо за машинами…

— Эту форму, Муртаза, нельзя носить повседневно, — перебив надзирателя, строго сказал директор, обративший вдруг внимание на то, что Муртаза одет в форму командира отряда допризывников. — Ее положено надевать только по праздникам, в крайнем случае во время занятий. А ты ее таскаешь каждый божий день.

— Так точно, мой директор! Есть не одевать в обычные дни! Будет в точности все исполнено!

— Ну, так что дальше?

— Дальше, мой директор, как получил я такое известие, что дочери мои спят на работе, так будто рассудка лишился. От гнева даже зубами заскрежетал. Прибежал в очистительный, гляжу: точно, спят дочери за станком, и тут помрачилось сознание, не помню, что потом со мною было… Если бы люди не удержали меня, душу из них, паршивок, своими руками бы вытряс…

Муртаза стоял, и взгляд его побагровевших, налившихся кровью глаз был устремлен на директора.

— Ну ладно, — не выдержал директор молчания, — что же ты хочешь?

— Чтобы вы наказали!

— Наказал? Кого наказал? Тебя?

— Так точно, мой начальник, и меня, и моих дочерей, и Нуха.

— А Нуха за что?

— Как за что, мой директор? На фабрике чрезвычайное происшествие, а он даже не изволит доложить господину техническому директору.

— Ну ладно, а тебя за что?

— Я тоже заслуживаю наказания, потому что не являюсь образцовым отцом, каким должен быть человек, окончивший курсы и получивший строгую науку от старших.

— Я доволен тобой, — улыбнулся директор. — Хочу, чтоб все мои рабочие, все мастера, все служащие были бы такими, как ты!

— Не могут они быть такими, мой директор! Потому как не прошли курсов, не приучены к железной дисциплине, не знают, что есть порядок и служба!

— Правильно, Муртаза-эфенди! На этот раз я всем вам прощаю…

— Не могу никак с этим я согласиться! — Муртаза покачал головой.

— Но почему же?

— Не могу согласиться, мой директор, ибо этим вы нарушаете установленный порядок!

— О аллах, вы только послушайте!

— Вот так, и никак не иначе!

— И что же следует предпринять?

— Вы не должны прощать!

— Не хочу я наказывать на этот раз…

— Что значит «не хочу», мой директор? Увидели, что мы провинились, сидим по уши в грязи, так что надо? Дать пинка!

Директор тупо глядел на разошедшегося Муртазу.

— Дать такого пинка, чтоб запомнили навеки. Потому, мой директор, что ни в коем случае нельзя отпускать поводья. Стоит обронить кнут, как он окажется в наших руках! Тогда будет поздно…

Директор взял листок бумаги и написал на нем имена Нуха, Муртазы и его дочерей.

— Прекрасно! Я сделаю, как ты говоришь, чтоб успокоилась твоя душа. Я наложу на всех штраф. А теперь иди и отдыхай.

Удовлетворенный Муртаза отдал честь и, чеканя шаг, покинул кабинет. Едва он вышел, директор нажал на кнопку звонка и приказал рассыльному разыскать Нуха.

На душе у Муртазы было спокойно: он честно выполнил свой долг. Теперь он может с чистой совестью идти домой и поспать часок-другой… Позевывая, он вышел за ворота; голова гудела, звенело в ушах.

Он шагал по грязной улице рабочего квартала, с трудом переставляя ноги от усталости. После бессонной ночи тяжелые, словно налитые свинцом, веки слипались сами собой, глаза щипало, будто от соли.

Муртазе вдруг захотелось покурить, он пошарил в карманах, ничего не нашел и заглянул в лавку.

В эти часы там всегда безлюдно. Муртаза попросил пачку сигарет. Лавочник, резавший пастырму, завидев надзирателя, подошел к прилавку.

— О-о-о! Кого я вижу! — воскликнул он. — Где ты пропадаешь? Тут о тебе только и разговоров. Твое имя по всему городу поминают… Послушай, это верно, что ты один поймал вора?

— Ну…

— И даже высадил дверь, ворвался в дом и зацапал его в объятиях жены! Так?

— Ну и что? Я выполнил свой служебный долг! Дай мне сигареты.

— Подожди. Как же это ты у чужих людей дверь взломал?

— Коли надо, и башку проломаю…

— А вдруг бы он в тебя… ну, взял бы и выстрелил?

— Ну и что с того? При исполнении служебных обязанностей не существует ни трудностей, ни опасности…

— Ишь ты, герой!

— Дай мне, говорю, сигареты!

— Да пропади они пропадом, твои сигареты! Поговорить с человеком не можешь? Заладил свое. Хочешь, я тебе по-братски совет дам?

Муртаза вопросительно поглядел на бакалейщика.

— Остерегись, Муртаза, иль у тебя жалости к другим нет? Смотри, как бы не просчитался…

— Это как понимать?

— До меня разговоры дошли… Знаешь, негоже защищать богачей, против своего брата идти, рабочего человека. Да тебя с потрохами проглотят… Сам посуди, ты на фабрике всех против себя восстановил, и рабочих, и мастеров.

— Давай мои сигареты! — взревел Муртаза. — Волков бояться — в лес не ходить!

— Ладно, только скажи, какая тебе от этого польза?

— Про какую пользу ты говоришь, человек?

— Ну, там озолотил он тебя, что ли, твой начальник? Деньги пожаловал?

— Ну что ты городишь? Я долг свой выполняю не за то, чтоб меня деньгами жаловали! Знаешь ты, что такое служба?

— Ну?