Том 3. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть первая - Эрнест Лависс

Политические трения. Конституция 1815 года. Непосредственно по превращении Нидерландов в королевство особой комиссии было поручено пересмотреть «основной» закон, принятый Соединенными провинциями в марте 1814 года, и внести в него необходимые поправки для согласования с новым порядком (22 апреля 1815 г.). Председателем комиссии был Гейсберт Карел ван Гогендорп, членами — 11 голландцев и 11 бельгийцев, все по назначению короля. В их числе были люди способные и умеренно-прогрессивного образа мыслей (ван дер Дюин де Маас дам и Жандебьен), были и завзятые реакционеры (граф Мерод-Вестерлоо и де Тиеннес) и, наконец, радикалы (Леклерк и Дотранж). В комиссии возникли горячие споры, особенно по вопросу об ответственности министров, — на чем настаивали либералы, но что было отвергнуто, — по вопросу о выборе столицы для королевства, причем голландцы предлагали Амстердам, бельгийцы — Брюссель (в конце концов решено было вовсе не упоминать о столице), главное же — по вопросу об организации представительства: наперекор Гогендорпу, желавшему сохранить единую палату под исконным названием генеральных штатов, решено было учредить две палаты, из коих первую должны составлять 40–60 членов, назначаемых пожизненно королем, а вторую—110 депутатов (55 голландцев и 55 бельгийцев), избираемых провинциальными штатами. Жандебьен безуспешно восставал против этого уравнения числа депутатов, указывая, что в Бельгии больше 3 миллионов жителей, тогда как в Соединенных провинциях меньше 2 миллионов. Ван Маанен отвечал, что Голландия уже два века представляет собой суверенное и независимое государство и что она не согласится уступить первенство бельгийцам. Гогендорп вместе с тем заявил, что необходимо принять в расчет благосостояние и культурный уровень обеих стран и — если уж принимать за основание число жителей — нельзя игнорировать и миллионное народонаселение нидерландских колоний. Вопрос, несомненно, был крайне щекотливый, и надо признать, что Голландия с полным правом могла требовать себе в генеральных штатах по меньшей мере столько же мест, сколько. получали провинции, только что включенные в ее состав. Антагонизм между голландцами и бельгийцами проявился и в других вопросах, например при обсуждении статей, касавшихся религии: бельгийские клерикалы не хотели согласиться на равное покровительство всем исповеданиям, установленное Лондонским протоколом (июнь 1814 г.), и когда оно все же было в принципе принято, фанатическое духовенство объявило его несовместимым с существованием католической религии. Несмотря на все эти затруднения, пересмотр конституции был закончен в июле 1815 года. Оставалось только народным представителям санкционировать его.

«Основной закон» Нидерландского королевства устанавливал ничтожные гарантии против самовластия короля. Предоставление последнему права назначать членов верхней палаты и безответственность министров шли вразрез с истинными принципами конституционной монархии. Бюджет утверждался генеральными штатами, но он делился на чрезвычайный, обсуждаемый ежегодно, и обыкновенный, вотируемый сразу на десять лет. Это исключало всякий действительный контроль в области финансов. Генеральные штаты могли отвергать законопроекты, но не имели права вносить в них поправки. Несменяемость судей была обещана, но лишь в будущем, и вовсе не упоминалось о суде присяжных, к которому бельгийцы привыкли в эпоху французского владычества и который был упразднен простым указом в ноябре 1814 года. Свобода печати была оговорена в конституции, однако при этом остался неотмененным необыкновенно суровый указ, изданный 20 апреля 1815 года, в опаснейший момент войны с Наполеоном, и каравший некоторые проступки по делам печати клеймением, шестилетним тюремным заключением и штрафом в 10 ООО фрапков. Таким образом, в этом «основном законе» было немало недостатков и пробелов, особенно чувствительных для бельгийцев, которых помимо всего раздражали узаконения по вопросам парламентского представительства и свободы культов.

Недовольство бельгийцев проявилось тотчас же, лишь только им предложили высказать свое мнение. В то время как голландские генеральные штаты единогласно утвердили новую конституцию, бельгийские нотабли, созванные в Брюсселе 18 августа 1815 года, не постеснялись ее отвергнуть: из 1323 вотировавших 796 высказались против принятия хартии и только 527 — за нее. Это произвело тем больший эффект, что король не ожидал подобного противодействия. В первую минуту он проявил одновременно гнев и испуг, но быстро опомнился и вышел из затруднения путем совершенно произвольного акта: он сосчитал в числе голосовавших за конституцию 280 нотаблей, не явившихся на собрание в Брюссель, признал недействительными около ста враждебных вотумов под тем предлогом, что они не были законно мотивированы, и объявил конституцию принятой (24 августа 1816 г.). Таким образом, он обошел волю бельгийцев и навязал им ряд пунктов, которые они отвергли подавляющим большинством. С этих пор «основной закон» Нидерландского королевства, уже сам по себе претивший бельгийцам постановлениями в области избирательного права, законодательства и суда, прослыл ввиду способа, которым он был установлен, «политическим подлогом» и перманентным затяжным государственным переворотом в ущерб их правам.

Неравномерное распределение власти между северной и южной частями Нидерландов. Так как политический строй королевства определяли голландцы, то все было как нельзя лучше приноровлено к их особым интересам. Главные правительственные и административные органы имели пребывание на севере, а статья 98 конституции, в силу которой генеральные штаты должны были собираться поочередно то в одном из голландских, то в одном из бельгийских городов, обусловливала лишь кратковременные переезды двора, министров и государственного совета на юг. Все канцелярии во время этих кочевок оставались в Гааге, и чиновники, переезжая в Брюссель, считались командированными за пределы своего законного местопребывания, получая прогоны и суточные, как если бы они находились за границей. После революции 1830 года бельгийцы принялись подсчитывать государственные учреждения, находившиеся на севере, и оказалось, что в Гааге находятся все министерства, государственный контроль, верховный дворянский совет и большая часть важнейших административных ведомств, в том числе и горное, хотя в Голландии не существует ни рудников, ни копей; в Гааге и Амстердаме — канцелярии обоих орденов: военного ордена Вильгельма и ордена Нидерландского льва; в Утрехте — монетный двор и верховный военный суд; в Лейдене— инвалидный дом; в Вреде — военная школа. В то же время в южных провинциях не было ни одного сколько-нибудь важного государственного учреждения. В 1830 году не было еще решено, где должна заседать кассационная палата, и вот, декретом от 21 июня 1830 года местопребыванием последней была назначена Гаага. Между тем число гражданских и торговых тяжб в Голландии значительно уступало числу подобных тяжб в Бельгии; за десятилетний период с 1820 по 1830 год в Брюсселе подано было 6352 апелляционные жалобы, в Льеже — 3082, тогда как в Гааге — всего 1940. Не удивительно при таких условиях, что бельгийцы протестовали против навязанной им подчиненной роли. При этом голландцы не ограничились тем, что перетянули к себе все органы власти, — они целиком захватили их, оставив своим южным согражданам лишь ничтожную долю гражданских и военных должностей.

Организуя в 1815 году свое первое министерство, Вильгельм I ввел в него лишь одного бельгийца — герцога Урселя, по ведомству Waterstaat'a[116] и общественных работ. Так же действовал он и в дальнейшем, предоставляя высшие должности почти исключительно голландцам. Когда в 1819 году герцог Урсель оставил ведомство Waterstaat'a, его ставленники в южных провинциях — бельгийские инженеры — были заменены голландцами. Директором банка, учрежденного в 1825 году в Брюсселе, был назначен голландец. В 1829 году в числе 15 министров и статс-секретарей было трое бельгийцев, в числе 14 начальников отдельных ведомств и секретарей — один, в числе 20 обер-секретарей и регистраторов — также один, и далее все было в том же духе. В иных министерствах на весь штат приходилось по 2–3 бельгийца, а в военном и морском ни одного. Такое же неравенство царило и в армии: Бенжамен Констан писал в 1817 году, что на 32 генерал-лейтенанта — бельгийцев только 6, на 53 генерал-майора—10. Позднее Нотомб на основании армейских списков за 1830 год вычислил, что офицеров — голландцев было почти 2000, бельгийцев — 147 и что высшие чины, за немногими исключениями, давались голландпам. Только в колониальной армии численный перевес был на стороне бельгийцев, плативших здесь дань своей кровью; под тропиками они могли рассчитывать на повышение, в котором им отказывали на родине. Офицеры-голландцы подчас демонстративно выказывали бельгийцам обидное презрение. Так, когда Карл Плетинкс, служивший ранее во французской армии, а потом в Ост-Индии, вынужден был по слабости здоровья вернуться в Европу, с великим трудом добившись чина младшего лейтенанта, — командир полка принял его очень грубо и сказал: «Вот первый брабантец, которого мне навязывают». Разгневанный Плетинкс подал в отставку: впоследствии он оказался одним из вождей революции 1830 года.