Венский бал - Йозеф Хазлингер

– А откуда эта всепоглощающая любовь к отцу?

Она рассмеялась. Но ее лицо тут же приняло серьезное выражение. Она посмотрела на меня и тоже спросила:

– Мы еще увидимся?

Я дал ей свой номер телефона. Но она не пожелала дать мне свой, франкфуртский.

– Я мог бы его найти, – сказал я.

– Да, могли бы. Но не станете этого делать.

До сего дня я жду звонка от нее. Я несколько раз прослушивал пленку с записью ее рассказа. Меня глубоко тронуло то, как она говорила о своем отце. И тут впервые я подумал о том, что из этих записей и истории Фреда могу сделать книгу.

В подземном переходе на Карлсплац навстречу мне шли двое молодых полицейских. Того, что выше ростом, я узнал. Это был тот самый неуклюжий парень, которого я вставил в анонс перед трансляцией бала. Фред сделал мне два варианта, но посоветовал: «Возьми первый. Он позабавнее».

Когда мы уже разминулись, мне вдруг стало интересно: что думает обо всем случившемся полицейский? Каково ему пришлось в ту ночь? Я вернулся и заговорил с молодым человеком. О том, что работаю на ЕТВ, я намеренно умолчал. Я назвался английским журналистом и сказал, что пытаюсь понять, кто стоит за событиями той трагической ночи, когда в числе погибших оказался и мой сын.

– Ваш сын? – удивился он и, чуть помедлив, сказал: – Сочувствую.

Только одно это слово: «Сочувствую». Я не знал, как вести разговор дальше. Тут он полюбопытствовал, откуда я так хорошо знаю немецкий.

– Мой отец родился и вырос в Вене.

– Интересно, – заметил он. – Так сказать, визит на родину?

– Не совсем. Я вырос в Лондоне.

– Ах, в Лондоне. Это крупный город. Больше Вены?

– Да, намного.

– Стало быть, и проблем навалом. Наркота и прочее. У вас в Лондоне много наркоманов?

– Да, к сожалению. Больше, чем в Вене.

– Мне-то и здесь их хватает. Пройдитесь по переходу, сами увидите.

Он оглянулся в сторону спуска к метро линии 4, где несколько юнцов расположились прямо на полу. Его напарник не проронил ни слова. Он переминался с ноги на ногу и слушал наш разговор.

– Я хотел вас кое о чем спросить.

– Пожалуйста.

Он приветливо кивнул и повернул голову вполоборота, будто был туговат на ухо. Его профиль имел два резких выступа: длинный нос и выпиравшую верхнюю губу.

– Я бы охотно взял у вас интервью. Как вы пережили это катастрофическое событие? И что вы думаете об этом?

– Нет, избави Бог, этого я не могу.

– Не можете?

– У нас есть указания. Вам надо обратиться в пресс-центр Управления федеральной полиции. Но они вам наверняка подыщут кого-нибудь другого.

– Почему? Никакой закон не запрещает говорить с вами при условии, что вы сами не возражаете.

– Нет, так нельзя. Извините, нам сейчас надо на задание. Я не могу тратить время на разговоры. Но завтра я свободен. Вы позвоните, и я вам обстоятельно объясню, почему не могу давать никаких интервью.

Он назвал свое имя – Фриц Амон. И оставил номер телефона. Полицейские пошли своей дорогой. Мне казалось, что удалялись они поспешнее, чем двигались мне навстречу. Второй полицейский так ничего и не сказал.

Вечером я размышлял о том, как лучше разговорить этого парня. У моего знакомого был дом в Брайтоне, который он иногда сдавал. Я мог бы предложить полицейскому с женой, если, конечно, у него есть таковая, провести отпуск на взморье. Но на следующий день выяснилось, что я зря ломал голову.

Фриц Амон сообщил мне в телефонном разговоре:

– Ясное дело, я вас проинформирую. Только напарник об этом знать не должен. Он у нас новенький. И я пока не знаю, можно ли на него положиться. Может, зайдете ко мне?

Договорились, что к обеду я навещу Амона в его квартире. Он жил на Реннбанвег, по ту сторону Дуная, в огромном комплексе государственной застройки, подъезд 16. Из предосторожности я захватил с собой старую визитную карточку с шапкой Би-би-си. Он либо ждал меня за входной дверью, либо наблюдал за моим приближением из окна, поскольку дверь открылась, как только я прикоснулся к кнопке звонка. Фриц Амон проводил меня на кухню и познакомил с женой. Она выглядела на несколько лет старше него и потряхивала светлыми кудряшками химической завивки. На комоде против кухонного стола стоял включенный телевизор. Передавали какую-то викторину из Германии.

– Как вас зовут-то?

– Фразер. Курт Фразер. – Я произнес свою фамилию через «а», как ее огласили на похоронах Фреда. Затем протянул свою визитную карточку. Он долго ее рассматривал, а потом взглянул на жену.

– Это телевидение, что ли?

– Да. Но ваш голос я не буду давать в эфире, – сказал я, доставая магнитофон. – Это так, для памяти.

– Так вы хотите записать разговор?

Он покачал головой и посмотрел на жену, занятую стряпней.

– Да, но, как я уже сказал, это для моих приватных целей, но никак не для телевидения.

– Английского-то? У нас все равно никто его не смотрит. Так что, если надо, можете спокойно использовать.

Он повернулся к жене:

– Как думаешь? Никто не увидит? Или что?

Она окунула шницель в горячий жир и покачала головой:

– Да уж вряд ли кто.

Мы сели за письменный стол, накрытый на трех едоков.

– Пивка не хотите? Кристль, принеси, пожалуйста, две бутылки. А что вас, собственно, интересует?

– Как вы пережили все это? Должно быть, вам туго пришлось.

– Не то слово. Жуть! За все время службы мне такое и не снилось.

Я взглянул на телевизор.

– Можно выключить звук?

– Ясное дело.

Он взял пульт, и телевизор затих. Хозяйка принесла две бутылки пива. Затем – мясной суп с мелко нарезанным омлетом. Я прирос к спинке стула, когда она наполняла мою тарелку. В углу над кухонным столом висела пустая подарочная коробка. Фриц Амон проследил мой взгляд.

– Это мне к пятилетию службы преподнесли.

Фриц Амон заработал ложкой и при этом начал свой рассказ о том самом дне, который перешел в ту самую ночь. Я включил магнитофон. О своей жене он говорил, не обращая на нее внимания. Иногда его взгляд задерживался на картинке, возникшей на экране, и он ненадолго прерывался. Похоже, он любил приврать. Я не был уверен, что он и в самом деле нашел палец. Хотя Бог его знает. А то, что он мог присутствовать при разговорах высокого начальства, казалось мне просто неправдоподобным. Возможно, он знал об этом из рассказов того самого сослуживца, которого называл «старшим напарником». А что касается Общества помощи иностранном, то на сей счет я узнал много нового. Правда, я слышал о смерти одного из демонстрантов, но в то время, когда это произошло, был слишком поглощен югославской темой, а позднее – подготовкой к трансляции бала в Опере. Свидетельства Фрица Амона больше всего пригодились бы мне, если бы удалось доказать, что к теракту в Опере действительно причастно Общество помощи иностранцам.

Он разрезал шницель на продольные ломтики, а потом, к моему удивлению, ловко поделил их на части, даже не сдвинув с места. Его тарелка напоминала рекламную картинку для детей, страдающих отсутствием аппетита. Первым делом он съел боковые куски, имевшие небезупречную геометрическую форму. После чего методично расправился с прямоугольником из идеальных мясных квадратиков. Когда я перематывал пленку, он использовал паузу для того, чтобы послушать телевизор. Но как только я приводил диктофон в рабочее состояние, он убавлял звук. Странное дело – чем больше Фриц Амон входил во вкус своего устного повествования, тем симпатичнее он мне казался. Пока не заговорил о политике. Напоследок он пригласил меня зайти в гости еще раз. И я, пожалуй, зайду. Во всяком случае – до публикации книги.

В газетах появились фотографии Файльбёка и человека, которого сообщники называли Инженером. Родители Инженера жили в Бургенланде. Мне они дали от ворот поворот. Запретили приезжать, отказали в любой информации. Голос матери мне удалось услышать по телефону. Но она тут же передала трубку мужу.

– Оставьте нас в покое! – гаркнул тот, на чем разговор и закончился.

С родителями Файльбёка повезло больше. Мне было позволено посетить их. Они жили в одном из муниципальных домов Хернальса. Отец Файльбёка – осанистый мужчина с курчавой темной шевелюрой. Он работал на мотостроительном заводе.

– Я всю жизнь был за социалистов, – сказал он. – Но теперь баста.

Мать оказалась женщиной благовоспитанной, с хорошими манерами. Работала в мобильной службе по уходу за престарелыми и немощными.

– Я совершила большую ошибку, – сокрушалась она. – Сболтнула полицейским, что у Карла в подвале имеется шкаф. Они взломали его и конфисковали все содержимое. Теперь он не может вернуться, ведь они арестуют его.

Она не допускала мысли о смерти сына, который пропал почти два года назад.

– К теракту в Опере Карл наверняка не имеет никакого отношения, – сказал отец. – Он бы ни в жизнь такого не учинил. Карл – человек исключительно порядочный, только вот попал в плохую компанию. И ведь хотел вырваться, да поздно было. Полиция говорит, террористы ему палец отрезали. Вот до чего. Прямо муллы какие-то. Он и к дому-то боится близко подойти.