Живун - Иван Истомин

— А Сэври тебе хорошо помогает, — сказал бригадир Яллу, подъезжая к пастуху.

— Эти две важенки сегодня уже третий раз убегают, — словно жалуясь, быстро проговорил Юнай.

Яллу привстал на полозе нарты, проницательным взглядом окидывая стадо. Оно растянулось широко по всей поляне. Олени паслись свободно. Одни лежали, жуя жвачку, другие рыли передними ногами лунки в снегу, чтобы достать корм. Но опытные глаза оленевода в кажущемся спокойствии стада заметили что-то неладное.

— Да, важенки начинают беспокоиться. Весну чуют, к местам отела двинуться норовят. Каслать, каслать[32] надо!

— А ты, однако, куда-то ехать собрался? — спросил Юнай, кивком головы указывая на лежащую на нарте бригадира дорожную одежду.

— На факторию собрался. Насчет продуктов договориться надо. Скорее получим — скорее каслать будем.

— Однако, долго не проездишь?

— Когда солнце уйдет за Урал, вернусь, — и, закуривая трубку, Яллу добавил: — Собакам сильно гонять важенок не давайте. Лучше сами прокатитесь на лыжах, — и шутливо закончил: — Не забудешь, учитель мой?

При последних словах Юнай заулыбался.

— Да, учитель! Вот уже пора пришла каслать, а мы с тобой еще план свой не выполнили.

— Какой план?

— А букварь-то не закончили.

Яллу, надевая поверх малицы дорожную одежду, чуть слышно ответил:

— Ты не виноват. Ты хорошо учил. Память у меня старая. Однако, я никогда не научусь читать.

— Как так? Ты уже читаешь.

— Когда ты помогаешь, мало-мало читаю. Без тебя ничего не выходит. Один начну читать — буквы путаются. Шибко плохо.

И, ловко усевшись на свою легковую нарту, спокойно закончил:

— Ну, ладно, ехать надо. Ты, Юнай, за оленями смотри хорошенько. Хочешь приплод иметь — важенок береги.

Гикнув на быстроногих хоров-самцов, помчался на восток, в сторону фактории. Из-под копыт оленей взметнулись звонкие брызги утреннего наста.

Яллу Яптунаю уже перевалило за пятый десяток. В таком возрасте учиться, известно, нелегко. Но он решил непременно осилить грамоту. «Не хочу, — говорит, — быть неграмотным бригадиром. Сейчас моя бригада первое место в районе занимает. Буду дальше неграмотным — другие бригадиры меня быстро обгонят».

Вначале грамота давалась ему тяжело. Много сил отдал комсомолец Юнай, чтобы научить бригадира читать по слогам, правильно писать буквы. Много пота пролил и сам бригадир. Возьмет в руку карандаш, вздохнет, покачает поседевшей головой:

— Хореем управлять умею, тынзян[33] кидаю ловко, нарту делать мастер, а карандаш правильно держать не могу привыкнуть.

Раскроет букварь, начнет читать. Потом остановится и, вытирая с бронзового скуластого лица пот, говорит:

— Вот беда. На белом снегу следы горностаев и леммингов на расстоянии трех хореев различаю, а тут буквы под самым носом путаются, друг на дружку лезут, читать мешают. Оказывается, учиться труднее всякой работы.

— Да, учиться нелегко, — подтверждает Юнай.

— А ты меня учи. Каждый день учи. Ох, и хочется мне грамоту осилить! Буду грамотным — всякую бумагу сам прочитаю, сам разберу. Хорошо ведь, а?

И Юнай терпеливо занимался с Яллу Яптунаем всю зиму.

На фактории Яллу задержался недолго: продукты можно получить хоть завтра. Перед отправкой обратно в чум, стоя на крыльце здания торгпункта и собираясь набить табаком пожелтевшую костяную трубку, Яллу увидел на двери тамбура бумажный лист. Это была районная газета, которая довольно регулярно доставлялась в его бригаду. Минуту он смотрел на нее безразлично. Вдруг ему показалось, что кто-то произнес его имя. Яллу оглянулся вокруг — никого нет. Опять взглянул на газету. И тут заметил очень знакомые буквы. Стал читать, получилось: «Яллу Яптуная». Он подошел близко и, напрягая зрение, начал читать слова, написанные так же крупно, но чуть повыше.

Читал долго, и получилось: «Равняйтесь на бригаду знатного оленевода Яллу Яптуная!»

— Ого! — радостно произнес он. Потом зачем-то опять оглянулся вокруг и прочитал еще раз. Получилось то же самое. Стал читать написанное ниже и помельче. «Оленеводческая бригада Яллу Яптуная взяла обязательство — сохранить полностью приплод этого года», — прочитал Яллу и подтвердил:

— Правильно! Юро![34] — воскликнул он, быстро вбегая в факторию. — Ты зачем ничего не говоришь мне? Про меня в газете написано, а ты молчишь!

Заведующий торгпунктом, рыжий, голубоглазый коми, показался из-за прилавка.

— Верно, про тебя есть в газете. Я думал, ты знаешь.

— Сейчас узнал. Сам прочитал, сам! Хорошо написано, правильно, — непривычной скороговоркой сообщил Яллу.

— Видишь, ты, оказывается, грамотным стал.

— А как же! Неграмотный человек — какой работник, — и, откидывая назад нависшую на темно-смуглый морщинистый лоб жесткую прядь пепельных волос, взволнованно добавил: — Такая газета, как на дверях, у тебя есть? Давай скорее, ехать надо!

Получив газету, быстро спрятал ее в рукав малицы.

— Ну, спасибо, юро! Правильно написано.

— Не я писал, — ответил заведующий.

— Все равно спасибо тебе. Всем спасибо. Которые газету сделали, скажи им: Яллу сам читал, говорит — правильно написали. Ну, лакомбой!

И Яллу, бряцая медными цепочками ножен на поясе, поспешил к выходу. Голубоглазый продавец крикнул вслед:

— Трубку забыл, возьми!

Яллу засмеялся, обнажая белые зубы.

— Ну и дела, трубку даже забыл!

И, конечно, Яллу всю дорогу пел: «Ого-го! Сегодня большой день. Я сам про себя прочитал. Газета говорит: все оленеводы должны равняться на Яллу Яптуная. Пусть равняются, это хорошо».

Бесшумно опуская длинный гибкий хорей на гладкие круглые спины безрогих красавцев-хоров, он на минуту умолкает. Звучно посасывая трубку, оглядывает зорким взглядом покрасневших от ветра карих глаз вечернюю снежную тундру цвета голубого песца. Солнце уже спрятало свою голову в синих подушках Урала, и только лучи его брусничным соком брызжут на стадо перистых облаков. Потом, гикнув на оленей и не обращая внимания на встречный ветер, Яллу вновь начинает петь: «Ого-го! В чум приеду, газету эту будем читать, будем решать, как лучше работать. Бригадир Яллу Яптунай сам будет читать. Он теперь немного грамотен. Ой, Яптунай, тебе еще много учиться надо! Другие-то бригадиры, наверно, грамотнее тебя!..»

Едет и поет. От радости поет.

Пронька

В дни школьных каникул проводилась районная конференция учителей. Я поехал туда с попутчиком — председателем таежного хантыйского колхоза Семеном Петровичем Пугурчиным. Дорога — восемьдесят километров по тайге и берегу Оби. Выехали рано, в четыре часа утра.

— Быстро доедем, жеребца запряг, — сказал Семен Петрович, помогая мне удобнее устроиться с костылями в розвальнях, полных душистого заиндевелого сена.

Я бросил взгляд на коня, нетерпеливо встряхивающего головой, отчего колокольчик под дугой звякал поминутно. Спросил:

— Молодой?

— Да Бегун же. Не узнал, что ли?

— Верно ведь, — согласился я, всмотревшись пристальнее. — Подрос как здорово!

— Самое время учить его.

— А не выкинет опять что-нибудь?

— Пусть попробует…

Ярко светила луна, озаряя окруженный высоким белым лесом заснеженный сонный поселок. Январский мороз щипал лицо и сразу же начал пробираться по всему телу, хотя мы были одеты в меха: я — в мохнатые пимы и толстую малицу из оленьих шкур, а мой спутник, — кроме того, еще в пушистую парку поверх малицы. Даже собаки, прячась от стужи, не провожали нас обычным лаем.

От самого поселка дорога пошла тайгой. По обе стороны высились стеной вековые ели, кедры, лиственницы. Их разлапистые ветви, отяжеленные пухлым снегом, то и дело проносились над нами. Мы ехали то под ослепительным голубым лунным светом, то вдруг оказывались в густом тенистом сумраке.

Вокруг было тихо, лишь снег звонко скрипел под полозьями, под копытами жеребца да неумолчно тренькал колокольчик под дугой. Рыжий светлогривый жеребец бежал резво, но очень неровно, частыми и сильными рывками, словно норовил вырваться из оглобель, еще так непривычных ему. Держаться в санях было неудобно. Вскоре я прилег на бок. Так же сделал и Семен Петрович, продолжая время от времени подергивать вожжу.

— А ведь везет коняга-то наш, — молвил он сквозь зубы, не вынимая изо рта трубки. — Мало-мало, правда, дергает. Наверное, думает: «Сейчас вырвусь, убегу». Не убежишь, Бегун, тащить будешь. Теперь всю жизнь под дугой будешь. Кончилась твоя воля, Бегун.

— Может, колокольчика боится, поэтому дергает, — заметил я, стараясь плотнее прижаться спиной к товарищу.

— Пускай привыкает. Какая езда без колокольчика? Я люблю, чтоб с колокольчиком. Когда-то почту возил, знаешь?