В двух шагах от рая - Михаил Евстафьев

Кто-то хотел помочь ему, он слышал, как звенят ключи.

…смерть сама идет ко мне!..

Дверь открывалась, но боль схватила за затылок и повалила на спину. И в начале Лена даже не могла понять, что произошло, и почему Олег лежит на полу. Она помогла ему перебраться на кровать.

…милая, любимая…

Она сидела рядом и мокрым полотенцем вытирала ему пот со лба.

…я обвинял тебя за то, что ты не могла понять мою боль, мою

душу, за то, что ты все-таки уехала и оставила меня, и дочь

увезла…

…я больше не виню тебя… я не вправе никого судить и обвинять…

я всех прощаю… еще один круг – круг прощения… может

быть, он будет последним?..

– Где Настюша?

– Отвела к соседке.

– Надо обязательно ее крестить.

– Хорошо. Поправишься только, и все сделаем.

– Я хотел поцеловать ее…

…на прощанье…

– Ты бредил. Тебе очень плохо? Весь горишь! Надо вызвать врача!

– Не надо, Леночка. Никакого врача не надо. Мне завтра…

– Нет. Об этом не может быть и речи, какая служба?! Господи, я позвоню, скажу, что ты болен. Кто-нибудь тебя заменит.

– Ни в коем случае! Как же ты не понимаешь, что они только и ждут того, чтобы я слег, чтобы нанести последний удар?!

– О чем ты? Кто ждет? У тебя снова начались эти жуткие головные боли! Зачем ты скрываешь? Еще там, в гостях у Чистяковых, у тебя начался приступ. Я же вижу, как ты мучаешься. Милый! Олежка! Пожалуйста, разреши мне вызвать врача! Тебе надо в госпиталь!

– Нет. Я тебе запрещаю это делать!

Он закрыл глаза.

…В этот раз он со взводом выходил из ущелья, и ботинки утопали в горчичной пыли. Потом раздались выстрелы, взрыв. Он запрокинул назад голову, теряясь в голубизне небесной, и падал, падал, долго, долго падал назад, и небо придавило его; взрывы прогремели, пальба беспорядочная открылась, словно дождь забарабанил по крыше; он снова был в ущелье, елозил на брюхе и башкой в панаме бодал камень, спасаясь от духовского огня, пули сверлили камень дзинь-дзинь-дзинь, крошки летели, он присмотрелся, где там духи?

…ага, вон на пупке копошатся…

Пустил очередь, а кто-то из подствольника засадил, и рвануло там на гребне,

…расцвела горка, как Москва при праздничном салюте…

и подумалось в последний момент, когда он снова увидел небо, что хорошо бы «крокодилы» появились.

…потому что без «крокодилов» очень плохо…

…небо какое-то низкое, давит, а как же лететь, если небо такое

низкое?..

И после старший лейтенант Шарагин лежал на спине. И обступили его полукругом или почти замкнутым кругом солдаты. И кому-то могло показаться: рвется он что-то сказать. И Зебрев наклонился. Сил набирался Шарагин, духа набирался. Только воздуха не хватало. Тяжело вбирал в грудь воздух, маленькими глотками, прямо-таки сапогом или коленом кто на грудь наступил, придавил, как, бывало, дедушки-ветераны новичков к полу прижимали, а затем, как бы отчаявшись справиться, выдохнул все накопившееся внутри. Точно дух испустил. И все.

И страх перед смертью тут же отпустил. И боль отпустила.

…навсегда?..

И заглянул тогда Шарагин в свои же пустые, как вычерпанный колодец, глаза, мертвые глаза. И сквозь лица бойцов потянулся он к небу, что раскрыло над миром бездонно-голубую пасть, как если бы задумало проглотить его. Все желания и все надежды отныне устремились в беспредельность небосвода.

Он собрался, он, наконец, готов был расстаться с земными мытарствами, он осознал, что, быть может, зря цеплялся за жизнь, он уже почти совсем ничего не боялся, он сам вызвался уйти, утонуть в обволакивающих земной шар небесных просторах.

…а дальше тишина…

Дальше было море.

…соленое Черное море, ветер, белые барашки… соленое

Черное море, как красная соленая кровь, которую слизывал

я с руки; мельчайшие камушки вымывает из рук набегающая

волна, камушки – частицы больших камней… быть может, они

когда-то составляли огромные скалы, которые за столетия

развалились, размельчились, перемешались частички скалы с

другими камушками… как крохи воспоминаний, ускользают

камушки с морской водой, уплывают воспоминания с соленой

водой и на губах от брызг морских остается соль, схожая со

вкусом крови, алой солоноватой крови…

Кровь слизывали мухи, изумрудные, жирные, назойливые мухи бесновались над мертвым телом старшего лейтенанта Шарагина, нахально шлепались на лицо, ползали по глазам, губам, наслаждаясь еще исходящей от него теплотой; гадко было все это видеть, но отогнать их он был не в состоянии, лишь смотрел подавлено и печально на собственную участь, на себя же, лежащего, смотрел как бы с боку; жужжанье мух усиливалось, и если раньше он как-то различал отдаленные выстрелы и крики людей, то вскоре притихли и исчезли совсем эти звуки, и ничего уже кроме жужжанья мух и темноты не ощущал он больше.

…привозят нас сюда по воздуху…

Высветилось с необыкновенной ясностью неотвратимое: нескончаемые предсмертные галлюцинации скоро закончатся, и тогда боль уйдет насовсем, и страдания близких людей прекратятся, и сотрется все, что нарисовал он в последние минуты перед смертью в воображении.

…и увозят по воздуху…

Песчинки сна, как капли воды, посыпались с ресниц, а отдельные, наиболее упрямые в стремлении доказать что-то, липли к лицу и векам.

…привозят на белых транспортниках, на скотовозах…

Когда сон отступил ненадолго, в свете маленькой настенной лампочки, приглушенной платочком, появилось печальное лицо Лены.

…увозят на «черных тюльпанах»…

Перед тем, как проснулся, весь разбитый после ночного приступа и кошмаров, и стал собираться на службу, видел Шарагин кабульский аэродром, и солдат и офицеров, ожидающих борт на Ташкент, и «Черный тюльпан», и готовые к погрузке деревянные ящики, солдаты грузили их в транспортный самолет; в ящиках заколочены были цинковые гробы, и на одном ящике криво, от руки выведено:

Шарагин Олег Владимирович

…тела наши мертвые везут отсюда хоронить на Родину… а души

наши? что будет с ними?.. куда теперь летит моя душа?..

И последнее, что довелось наблюдать ему во сне, перед тем как открылись глаза, было небо с плывущим самолетом,

…самолет в небе, как парящий Крест, как Христос, взбирающийся на

Голгофу…

и он подумал, что летит Ил-76-й, возможно, уносящий из Афгана переживших войну людей, а, возможно, летящий из Ташкента, набитый новичками и отпускниками. Но в последний момент Шарагин засомневался, и пристальнее всмотрелся в небо, и тогда разглядел, да, сомнений не осталось, – летел «Черный тюльпан»,

…с новыми жертвоприношениями на борту…

который, наконец, загрузили. «Черный тюльпан» разогнался, тяжело оторвался от взлетной полосы, и повез на Родину в своем чреве заколоченный в доски цинковый гроб, гроб старшего лейтенанта Шарагина.

…а душа навечно остается здесь… в Афгане застряли наши

души…

Впервые в жизни испытал Олег потребность перекреститься…

Перед штабом батальона одинокий солдатик самодельным железным совком на деревянной палке очищал плац от снега.

– Ну, что, Антоненко, съездили?! – спросил Шарагин.

…жлоб, а что-то человеческое и в нем есть…

– Так точно, товарищ старший лейтенант. Хотел вам сказать.

– Что?

– Богданов, вроде, приказ готовит на вас.

– Богданов…

…Богданов – никто, ничтожество… и вообще, я уже давно не в его

подчинении…

– Товарищ старший лейтенант…

– Что еще?

– Спасибо.

В оружейной комнате, пока дежурный сержант пересчитывал автоматы, Шарагин открыл сейф и незаметно переложил в карман пистолет, затем из другого сейфа взял патрон.

…успел все-таки…

Он поздоровался с комбатом, сел спиной к окну, загнал патрон в ствол и приставил пистолет к правому виску.

– Вы боитесь смерти?

Комбат опешил сначала, не понимая, к чему подобные вопросы, разыгрывает его офицер или серьезно решил стреляться. Сомнения длились сотые доли секунды.

– Конечно, боюсь. Как все люди, боюсь смерти.

– А я уже нет.

– Постой, Олег, почему? Почему вдруг стреляться?

– А как еще прикажите закончить офицеру?

– Но почему же обязательно заканчивать? Давай поговорим.

– Я уже все решил для себя.

– Не шути, Олег. Ты, видишь ли, пуля ведь может рикошетом и в меня…

– Глупости. Я бы сделал это один, без вашего присутствия. Я вас и не знаю совсем почти. Вы мне нужны, как свидетель. И при вас заявляю, что нахожусь в здравом рассудке. Мне некогда писать записку, извините. Постарайтесь позаботиться о семье. Они ни в чем не виноваты.