Формула памяти - Никольский Борис Николаевич

Как раз во время одной из последних встреч у них с Юлией зашел разговор именно об этом. Как будто уже предчувствовал тогда Эрик, что ждет их в недалеком будущем.

— …И здесь, и здесь, — в самом сокровенном человеческом — в любви! — мы не свободны в своем выборе! — с горькой запальчивостью говорил он. — Стоит только одному человеку потянуться к другому, ощутить, что тот, другой человек, ему дорог, как соответствующие службы Единой уже начинают перетряхивать твое прошлое, твою наследственность, анализировать генную и психологическую совместимость или же несовместимость, начинают вычислять, подсчитывать, сопоставлять! И от их, только от их конечного слова зависит твоя судьба! Ну разве это не насилие?

— Да отчего же насилие? — отвечала ему Юлия со своей обычной спокойно-терпеливой рассудительностью. — У нас нет насилия. Просто жизнь у этих людей так сложится, что им придется расстаться друг с другом. В силу объективных причин. Только и всего. А разве раньше было по-другому? В те давние времена на Земле, о которых ты так любишь вспоминать? Разве тогда сплошь и рядом не бывало так, что любящим приходилось расставаться из-за слепого случая, нелепого недоразумения, из-за дурных характеров, родительских запретов, да мало ли еще из-за чего! Но это еще полбеды. А сколько людей сходились, кажется, лишь для того, чтобы потом мучить друг друга, причинять друг другу страдания, слезы, калечить друг другу жизнь, плодить детей, которые, еще не родившись, уже становились несчастными… Это и есть, по-твоему, свобода выбора?..

— Ты нарисовала слишком мрачную картину, — сказал Эрик. — Человечество всю свою историю пробивалось из мрака невежества, злобы, насилия к разуму, доброте, свету! И вот теперь, когда мы так далеко шагнули вперед, когда именно разум стал нашим богом и нашим знаменем, нас принуждают повиноваться чужой воле, словно маленьких несмышленых детей!

— Разум. Ты сам сказал: «разум». Но не слепое чувство. И вся Единая Система — это ведь тоже порождение нашего разума. В ней — частица каждого из нас: и тех, кто живет теперь, и наших предшественников. Это  н а ш, о б щ и й, а потому — высший разум. Так что вовсе не чужой воле мы подчиняемся, ты напрасно произносишь такие слова. Их больно слышать.

— И все-таки, если два любящих человека не могут соединиться, чем это оправдать, чем?

— Единой виднее. Она знает то, чего не знаем мы, — наше будущее. Она отвечает за нашу судьбу. За будущее каждого из нас в отдельности и за будущее всех вместе.

— Но понимает ли она, что тем самым причиняет людям страдания? — Впервые Эрик вдруг поймал себя на том, что думает об Единой Системе как о живом существе. Всесильном и враждебном. И сам испугался этой своей мысли.

Юлия усмехнулась и пожала плечами.

— Думаю, что понимает. Все наши эмоции зафиксированы в ее центрах. Но видишь ли, Эрик, — продолжала она все с той же терпеливой рассудительностью, — страдания от неразделенной, неудовлетворенной любви возвышают, облагораживают, придают человеку творческую энергию. Страдания же от любви распадающейся, неудавшейся, убиваемой своими же руками, любви, постепенно превращающейся в ненависть, а то и в отвращение друг к другу, такие страдания озлобляют, ожесточают душу человека. Так что, согласись, в тех решениях, которые принимает Единая, есть мудрость.

Вот такой разговор состоялся тогда между ними, и теперь Эрик слово в слово восстанавливал его, повторял, заново вслушивался в каждую интонацию Юлии, в каждый оттенок ее голоса. Да, тогда же она еще сказала ему:

— Мы не можем полагаться на слепой случай, мы не можем допустить, чтобы на Рузе родился хоть один — пусть один-единственный! — ребенок, обреченный на несчастье. Со всем можно смириться, одного только нельзя ни оправдать, ни оплатить ничем — страданий ребенка…

Что ж, в этих словах была правда. Юлии нельзя было отказать в логике. И в тот момент он не нашелся, что возразить ей. А сама она? Что бы сказала она теперь, когда воля Единой коснулась их собственной судьбы? Какие чувства она сейчас испытывает? Отчаяние? Боль? Горечь? Или она уже готова смириться, признать правоту Единой?

И все же, как ни отчаивался Эрик, как ни тосковал, говоря себе, что Юлия для него потеряна навсегда, в глубине души у него продолжала таиться надежда. Разве не может оказаться так, что их встречи, их контакты сочтены нежелательными только на время предполетной подготовки Юлии? Чтобы дать ей сосредоточиться, собраться, отбросить все, что не имеет отношения к предстоящей работе в космосе? Подобная версия казалась ему вполне правдоподобной. Значит, нужно только запастись терпением, дождаться возвращения Юлии, и тогда все пойдет по-старому. Чем дольше он думал об этом, тем тверже начинал верить, что так оно и будет. Надо только дождаться. Только дождаться…

О том, что подготовка к полету вступила в последнюю — предстартовую фазу, что вся экспедиция в составе трех человек уже находится в зоне шлюзования, готовясь перейти в шахту, где экспедицию ждет космический корабль, Эрик узнал из сообщений Информационной Службы. С этого момента для него уже не существовало ничего, кроме ожидания новых сообщений.

Однако Информационная Служба молчала.

По расчетам Эрика, экспедиция уже должна была стартовать, но по каналам телесвязи по-прежнему не поступало никаких сведений. Эрик терялся в догадках.

Юлия сказала, что экспедиция продлится недолго. Но что значит — недолго? Три дня? Неделю? Месяц?

Никогда еще в своей жизни не испытывал Эрик такого волнения. Надежда в его душе сменялась неуверенностью, а неуверенность надеждой. Самые последние дни ожидания, самые последние часы — наиболее тяжкие, наиболее невыносимые. Раньше он только читал и слышал об этом, теперь он убедился в этой истине сам, на собственном опыте. Он старался ничем не выдавать своего волнения, чтобы не привлекать излишнего внимания Электронной Службы Психического Здоровья. Хотя — какое там не привлекать! «Вы можете обмануть окружающих, вы можете обмануть своих близких, вы можете, наконец, обмануть самого себя, но вы не обманете приборы» — так еще в юности не раз говорил ему Старший Наставник. И все-таки Эрик дал себе слово, что если все будет хорошо и им опять удастся встретиться с Юлией, он больше не будет распинаться в своих сомнениях, станет вести себя так, как полагается человеку, исповедующему Принцип Высшей Рациональности. Да и действительно, о каких сомнениях может идти речь, если он снова увидит Юлию!

По-прежнему с тревогой и волнением ждал Эрик сообщений Информационной Службы. Чем объяснить упорное молчание каналов связи? Что происходит сейчас там, в открытом космосе? Что?

И наконец — экстренный выпуск. Едва Эрик различил эти слова, едва услышал голос диктора, увидел на экране его лицо, он сразу понял: что-то произошло, что-то случилось.

Сводка была краткой: во время предстартовой подготовки в зоне шлюзования произошла авария. Наблюдается утечка кислорода. В порядке аварийной самозащиты перекрыты, заблокированы все подходы к зоне шлюзования. Положение экспедиции критическое. Роботы, несущие службу в зоне шлюзования, неуправляемы. Ситуация осложняется тем, что в секторах, примыкающих к зоне шлюзования, резко повысилось содержание углекислоты, температура значительно превышает норму, возрастает опасность радиоактивного заражения атмосферы. Электронная Аварийная Служба приступила к разработке спасательных операций.

Некоторое время Эрик сидел ошеломленный. Юлия! Что с Юлией? Жива она? Может быть, ранена? Без сознания? Нуждается в помощи? Нет, он не хотел верить, что она обречена на гибель, что бы там ни передавали сводки. Она должна вернуться. И он, Эрик, сделает все, чтобы она вернулась. Жажда действовать, и действовать немедленно, охватила его. Он чувствовал себя сильным и решительным, как никогда прежде.

По экстренному каналу связи Эрик соединился с Центром Аварийной Службы:

— Инженер высшего класса готов в качестве добровольца немедленно принять участие в спасательных операциях. Степень опасности не пугает.