Око времени - Стивен Бакстер

Раз в день приходили солдаты и давали ей еду и воду, и убирали дерьмо. Иногда они валили ее на землю и втыкали в ее тело свои жирные пенисы. Мать воспринимала это равнодушно. Ей не было больно, и она приучилась позволять тюремщикам делать, что им заблагорассудится, но при этом она глаз не спускала с Дочери. Она понятия не имела о том, почему солдаты ведут себя так. Но даже если бы она это и понимала, она бы все равно не смогла им помешать.

Мать могла бы вырваться на волю. Она инстинктивно догадывалась, что способна это сделать. Она была сильнее любого из солдат. Она могла бы порвать сетку зубами, руками и даже ногами. Но с того дня, как их с Дочерью изловили, она не видела ни единого из своих сородичей. Через ячейки сети она не видела ни деревьев, ни желанной темно-зеленой тени. Если бы она оказалась на воле, ей некуда было бы идти, ничто не ожидало ее, кроме дубинок, кулаков и ружейных прикладов. Ей пришлось выучить этот жестокий урок.

Нечто среднее между животным и человеком, она очень смутно воспринимала прошлое и будущее. Ее воспоминания походили на галерею, где висели яркие картины: лицо ее матери, тепло ее гнезда, сильный запах того самца, который первым взял ее, сладкая агония родов, пугающая хрупкость первого отпрыска. А в ощущениях будущего преобладало смутное видение собственной смерти, страх черноты, прячущейся за желтыми глазами кошек. Но ее воспоминания не поддавались пересказу, в них не было ни логики, ни порядка: как большинство животных, Мать жила в настоящем, потому что если не выжить в настоящем, то и прошлое, и будущее ничего не значили. А ее настоящее, эта беспомощная жизнь в плену, уже поглотила ее сознание целиком.

Она была пленницей. И все. Но у нее хотя бы была Дочь.

Но вот однажды утром кое-что изменилось.

Первой это заметила Дочь.

Мать пробуждалась медленно. Она, как обычно, цеплялась за обрывки сна, в котором ей виделись родные джунгли. Она зевнула, широко раскрыв рот, и потянулась, распрямив длинные руки. Солнце стояло уже высоко, и она видела яркие лучи, пробивающиеся сквозь ячеи сетки.

Дочь пристально смотрела вверх. На ее лице лежал свет. Мать запрокинула голову.

Око светилось. Оно стало похоже на маленькое солнце, пойманное в сеть.

Мать встала. Бок о бок Мать и Дочь, не спуская глаз с Ока и держась ровно и прямо, пошли вперед. Мать подняла руку и протянула к Оку. Она не дотянулась до него, но шар отбрасывал тени на нее и на ее Дочь, на утрамбованную землю, служившую полом. Шар не испускал тепла, только свет.

Мать только проснулась. Ей ужасно хотелось помочиться, покакать и почиститься от клещей и блох, впившихся в кожу за ночь. Хотелось есть и пить. Но она не могла пошевелиться. Она только стояла, широко раскрыв глаза и подняв одну руку. Глаза у нее защипало от пыли и холода, но она и моргнуть не могла.

Потом она услышала негромкое хныканье. Мать даже не могла повернуть голову и посмотреть на Дочь. Она не понимала, сколько прошло времени.

Ее рука была поднята и поднесена к лицу. Она подняла руку не сознательно и смотрела на нее так, как смотрела бы на чужую руку. Пальцы сжались и разжались, согнулся и разогнулся отдельно большой палец.

Потом ее словно бы заставили поднять обе руки, посгибать их в плечах, в локтях, потом она приседала и выпрямлялась. Потом ходила вперед и назад, насколько позволяли размеры сетки – сначала выпрямившись в полный рост, потом опираясь на подогнутые кисти рук. Потом совала палец во все отверстия тела. Потом проводила кончиками пальцев по грудной клетке, по голове, по тазовым костям. Словно бы кто-то другой делал это за нее, будто бы ощупывал ее, грубо ухаживая за нею.

На несколько секунд обезьянолюдей отпустили. Запыхавшиеся, голодные, измученные жаждой, они бросились друг к другу. Но тут невидимая хватка снова сковала их.

На этот раз у них над головой заплясали лучи света, и Дочь села на корточки на полу и стала осматривать землю и копаться в ней. Она нашла какие-то сучки, обрывки листьев осоки. Она стала тереть сучки один о другой, она рвала и складывала листья, стукала друг о дружку найденными камешками.

Мать тем временем отправилась к сетчатой стенке. Ухватилась за ячейки и начала взбираться вверх. Сложена она была почти так же, как ее предки, обезьяны, и лазать умела намного лучше людей, взявших ее в плен. Но, забираясь вверх по сетке, она чувствовала, как ею овладевает страх: она не должна была этого делать.

И ясное дело, один солдат побежал к сетке, крича:

– Эй, ты! А ну слазь, кому говорят!

И заехал ей по лицу прикладом ружья. Она даже вскрикнуть не смогла. Несмотря на притяжение Ока, она свалилась с сетки и больно ударилась спиной о землю. Рот у нее наполнился кровью. Ощущая ее медный привкус, Мать попыталась приподнять голову.

Она увидела Дочь, сидевшую на жесткой земле. Дочь держала в руке длинный листок осоки, связанный узлом. Мать никогда ничего подобного не видела.

И снова ее вынудили встать, хотя изо рта у нее капала кровь. Она встала и уставилась на Око.

Она смутно уловила, что что-то снова переменилось. Свечение шара стало неоднородным. По серому фону распространились более светлые горизонтальные полосы. Человеку они бы напомнили параллели, обозначающие широту на глобусе. Эти линии поднимались вверх, выше «экватора» Ока, сужались и исчезали в районе «северного полюса». Затем начали проступать другие линии, вертикальные, они тянулись от одного полюса к другому. Потом появился третий набор линий. Они тоже тянулись к полюсам, но были проведены под прямым углом к параллелям и меридианам. Изменяющаяся безмолвная картина, нарисованная серыми прямоугольниками, была красива и чарующа.

Потом возник четвертый набор линий, и Мать попыталась проследить за ними взглядом, но вдруг у нее жутко разболелась голова. И она вскрикнула.

Тогда невидимые руки снова отпустили ее, и она рухнула на землю и стала утирать слезы кулаками. И почувствовала что-то горячее между ног. Она, оказывается, обмочилась и даже не заметила этого.

Дочь все еще стояла. Она вся дрожала, но держалась прямо и смотрела на слепящий свет, отбрасывавший сложные тени на ее маленькую мордашку. Пятый набор линий... шестой... Они лежали уже в совсем невероятных направлениях...

Дочь окаменела, ее голова запрокинулась назад, а потом она упала – негнущаяся, как бревно. Мать схватила дочку и усадив на мокрые от мочи колени, прижала к груди. Дочь обмякла и превратилась в комок податливой шерсти. Мать стала гладить ее и сунула ей в рот сосок, хотя ее тощие груди давным-давно иссохли.

А Око и теперь следило за ними. Оно регистрировало эту связь между матерью и ребенком, оно отбирало у обезьянолюдей все ощущения. Все это было частью эксперимента.