Декабристы и русское общество 1814–1825 гг. - Вадим Парсамов

Второй период русской истории Фонвизин определяет как аристократический, что «подтверждается формулою, которою начинались все правительственные акты того времени: бояре приговорили, и царь приказал»[773]. Если древнее вече являлось, по Фонвизину, выражением воли всего народа, то боярская дума и земские соборы выражали интересы в первую очередь боярства. Но вместе с тем «бытие в России государственного собора, или земской думы, имеет характер чисто европейский – никогда ничего подобного не бывало у народов Азии, оцепенелых в своей тысячелетней неподвижности»[774]. Итак, Россия сначала опережала Европу, потом, отстав из-за монголо-татарского ига в сфере просвещения, еще какое-то время оставалась европейской страной в плане государственного устройства.

Настоящий деспотизм в России распространяется в третий исторический период, открывающийся петровскими преобразованиями. Европеизация России, проводимая Петром, по мнению Фонвизина, была лишена внутреннего содержания и направлялась лишь на увеличение материальной силы государства. «Дух законной свободы и гражданственности был ему, деспоту, чужд и даже противен»[775]. В этом отношении «Петр Великий едва ли не уступает отцу своему, который, по крайней мере, оставил России Уложение – кодекс, и по сию пору имеющий силу»[776].

Всю русскую историю от Петра I до восстания декабристов Фонвизин рассматривает как борьбу правительственного деспотизма и попыток установить конституционное правление. Поэтому ключевыми моментами послепетровской истории являются попытка верховников ограничить власть Анны Иоанновны при ее вступлении на престол, конституционный проект Н. И. Панина – Д. И. Фонвизина[777], заговор против Павла I[778]. И наконец, наиболее подробно Фонвизин останавливается на либеральных преобразованиях царствования Александра I. Высоко оценивая моральные качества царя («Нельзя не удивляться, что Александр, воспитанный бабкою своею, Екатериною II, зараженной неверием энциклопедистов, и посреди сладострастного и равнодушного к вере двора всю жизнь свою сохранил религиозные убеждения и истинную набожность»[779]), автор не сомневается в его искренней приверженности к либеральным идеям своего времени и стремлении преобразовать «азиатскую деспотическую державу <…> в правильную европейскую монархию»[780]. Доказательство этому Фонвизин видит в серии политических мероприятий, начиная с деятельности Негласного комитета вплоть до Варшавской речи царя 1818 г., в которой декларировалось намерение «даровать благотворное конституционное правление всем народам, вверенным провидением моему попечению»[781].

Изменения во внутренней политике Александра I Фонвизин связывает с изменениями во внешней политике. Считая, что начало войны России против наполеоновской Франции в 1805 г. не было необходимым и объяснялось «честолюбивыми желаниями военной славы» молодого царя, Фонвизин вместе с тем показывает, что вплоть до 1815 г. во внешней политике Александр руководствовался либеральными идеями. Ситуация изменилась с образованием Священного союза в 1815 г. и с постепенно возрастающим влиянием на Александра I политической системы австрийского канцлера Меттерниха, характеризуемого следующим образом: «Один из самых хитрых и глубоких политиков, но абсолютист и аристократ в душе, враг политического прогресса и свободы народов»[782]. Постепенно влияние политических принципов Меттерниха стало проявляться и во внутренней политике Александра I. Этим объясняется расхождение и дальнейшее противостояние членов тайных обществ и правительства в России.

Движение декабристов Фонвизин рассматривает как прямое продолжение реформаторских намерений царя и считает, что «в первые годы царствования Александра I он, конечно, не задумался бы объявить себя главою Союза благоденствия»[783]. Под Союзом Благоденствия Фонвизин понимает тайное общество, возникшее в 1817 г. вместо Союза Спасения и продолжавшееся до 1825 г. Об изменениях, произошедших в истории тайного общества после Московского съезда Союза Благоденствия, Фонвизин говорит нарочито невнятно и практически сводит их всего лишь к усилению конспирации: «Членам его предписано было поступать осторожнее в самой пропаганде, избегать всякой переписки по делам Союза, а ограничиваться одними устными сообщениями чрез путешествующих членов и вообще стараться покрывать существование Союза непроницаемою тайною»[784]. Восстания 14 декабря 1825 г. в Петербурге и 29 декабря – 3 января 1825–1826 гг. на юге Фонвизин склонен объяснять ситуацией междуцарствия, нелюбовью военных к великому князю Николаю Павловичу, т. е. достаточно случайными или субъективными обстоятельствами, не имеющими корней в предшествующем движении.

В этом, как и в оценке декабризма в целом, Фонвизин почти полностью солидаризируется с известными ему работами на эту тему М. С. Лунина и Н. И. Тургенева. Главной побудительной причиной изложить именно такую версию событий для него, как и для его товарищей по движению, стало нежелание мириться с тем, что потомство будет судить о них по тенденциозному Донесению следственной комиссии, сделавшему все, чтобы представить декабристов заговорщиками, не имеющими корней в родной истории и стремящихся исключительно к цареубийству. Опровергая подобную точку зрения, Фонвизин, как и Лунин и Тургенев, старается вписать декабризм в контекст русской истории и показать его связь с реформаторскими намерениями Александра I. При этом автор остается в рамках чисто политического решения проблемы свободы и соотношения России и Европы. Свобода для Фонвизина, как и в годы декабристского движения, ассоциируется в первую очередь с конституционным устройством государства, а Западная Европа – с нормальным путем политического развития. Политический же строй России признается аномальным, тяготеющим к восточному деспотизму. В этом Фонвизин малооригинален. Более интересным представляется то, что эти традиционные для декабристской рефлексии представления он увязывает с социальными вопросами, которым в декабристский период внимания практически не уделялось.

Почти все идеологи декабризма, пожалуй за исключением одного Н. И. Тургенева, вопросы социального переустройства России подчиняли проектам ее политического переустройства. В этом не следует усматривать какую-то ограниченность русских мыслителей и политиков александровской эпохи. Такого рода представления объясняются переходным характером революционной и постреволюционной эпохи в Европе. Социальные последствия Французской революции XVIII в., в отличие от политических, сказались не сразу. Бурная эпоха наполеоновских войн, тяжелый и во многом неясный период Реставрации, сопровождавшийся быстрой сменой политических курсов и программ, – все это замедляло становление стабильного социального порядка. Только июльская революция во Франции 1830 г. позволила увидеть новые социальные проблемы и поставить их в центр общественной мысли. Именно с этого времени социализм как идейное течение быстро распространяется по Западной Европе и начинает проникать в Россию. Фонвизин, находясь в Сибири, не остался в стороне от этих новых веяний. Его изолированное положение, с одной стороны, замедляло его знакомство с новейшими социальными теориями, а с другой стороны, он был более свободен в их оценках и анализе.