Беллмен и Блэк, или Незнакомец в черном - Диана Сеттерфилд

А когда вновь уставился в темноту, из нее понемногу начали проступать смутные очертания и образы, воплощая пережитые им утраты. С болезненной дрожью во всем теле он узнал свою жену на смертном одре. Он услышал призывные крики сыновей, потрясенных его неспособностью избавить их от страшной муки. Его крошечная дочурка плакала от боли и испуга, впервые в своей короткой жизни столкнувшись с настоящим страданием.

Он сам едва мог вынести боль, вызванную воспоминаниями о боли своих близких.

– Какой толк в этой пытке? – спросил он Блэка. – Я больше не в силах терпеть.

– Вспоминай!

Во тьме было что-то еще. Медно-рыжая голова Люка. Чарльз, сгинувший в дальних краях и никем не оплаканный. Фред – он обязан был навестить его перед смертью! Почему же он этого не сделал?

Лицо его мучительно исказилось.

– Не заставляй меня и дальше…

– Вспоминай!

Из тьмы возник образ, давно упрятанный в самые дальние закоулки памяти: дядя Пол – мертвый, но тем не менее очень прямо сидящий в кресле.

– Я не могу! – крикнул он, напуганный так же сильно, как был напуган в первый миг, когда нашел своего дядю застывшим в этой позе.

– Вспоминай!

Парочка мисс Янг с белой фаянсовой чашкой, испачканной ежевичным соком. Та жуткая могила. Тот жуткий гроб. И жуткий преподобный Поррит, произносящий мамино имя…

Воспоминания обо всех неоплаканных мертвецах рвали на части его мозг. В один миг сердце его заполнилось скорбью, накапливавшейся на протяжении всей жизни. Казалось, он вот-вот сломается. Казалось, боль достигла предела и перешла этот предел. Казалось, он сейчас умрет. Но это был еще не конец.

– Вспоминай, – тихо произнес Блэк.

– Я все вспомнил.

– Нет, еще не все.

Беллмен вновь заглянул в прошлое, заранее страшась того, что может там увидеть. И он увидел – или ему так показалось – изогнутую линию. Плавную дугу. Как будто перенесенная с графика на стене, она прочертила небо над Уиттингфордом. Идеальная дуга, на одном конце которой был мальчик с рогаткой, а на другом – молодой грач на ветке далекого дерева.

Беллмен уже не трясся. Он окаменел.

А камень описывал заданную траекторию; мальчик очень хотел закричать и спугнуть птицу, но крика не получилось. У грача еще было время, он еще мог взлететь и с хохотом раствориться в небе…

Камень завершил свой полет.

Птица рухнула наземь.

Уильям не решался взглянуть на Блэка. Он скорее почувствовал, чем заметил, что Блэк поднялся из кресла.

– Мне страшно, – прошептал Беллмен.

– Вспоминай! – раздалось в ответ.

– Я вспомнил все. Все!

– Вспоминай!

– Мне больше нечего вспомнить!

– Вспоминай!

Когда Беллмен поднял глаза, перед ним была только густая, непроглядная тьма, но потом сквозь эту тьму проступили и заиграли, переливаясь, блики – синие, пурпурные, зеленые…

Далее из темноты одна за другой начали возникать картины его забытого прошлого. Дети с серьезными лицами, сознавая свою ответственность, льют уксус в чашу, полную монет. Застрявшая в яме корова; щербинка в девичьей улыбке; свежий сыр и сливовый компот; дядя Пол с розой от маминой шляпки; Полли в «Красном льве», ее рука на шевелюре Уилла и ее задранная ночная сорочка; целое озеро сочно-алой ткани на сушильном дворе; хохочущие сыновья у него на коленях; швея, поющая грустную песню, и ее лицо, озаренное светом памяти – горькой и сладостной…

– Что за жизнь у меня была! – изумленный, обратился он к Блэку. – Я мог бы всю ее вторую половину посвятить воспоминаниям о первой!

– Вспоминай!

И он вспоминал. Сцена за сценой, момент за моментом, радости и печали, любовь и утраты – все это вырвалось из тайников в глубинах сознания, – поток дней, часов и секунд, казавшийся нескончаемым.

«До чего же мне холодно», – подумал Уильям. И ему вспомнилось, как однажды, много лет назад, он трясся от холода под грудой одеял перед камином в маленьком коттедже, держа на коленях свою дочь. Она медленно подняла руку, и он почувствовал, как тонкие пальчики скользят по лицу и опускают его веки…

31

На верхнем этаже торгового центра на Риджент-стрит ночной сквозняк просочился под дверь одной из спален, нашел отверстие между краем одеяла и шеей спящей женщины и заскользил по ее телу. Стало зябко.

Лиззи пошевелилась в постели, подтянула одеяло и повернулась на другой бок в попытке согреться, но это не помогло. Холод коснулся лба и носа. Веки ее вздрогнули, и она пробудилась. Что-то было неладно. Она поднялась с постели и по стылому полу прошлепала босиком до окна, собираясь его закрыть, но оно и так было закрыто. Значит, сквозняк шел не отсюда.

Лиззи выбралась из спальни на галерею, а там уже дуло вовсю. Холодный воздух потоком спускался сверху. И кому это пришло в голову поднять стеклянный купол атриума? А поднят он был на максимальную высоту – между куполом и остальной крышей образовался трехфутовый проем, в котором зияло безоблачно-черное полуночное небо, усыпанное яркими звездами. На такое небо можно долго смотреть, восторгаясь, да только босые ноги Лиззи мерзли на галерее, а сама она была слишком утомлена для восторгов.

Все, что она могла сейчас сделать, так это спуститься вниз и уведомить о случившемся мистера Беллмена.

Пальто висело за дверью; она надела его поверх ночной рубашки и в темноте нащупала ногами туфли.

Снова шагнув на галерею, Лиззи вздрогнула от неожиданного звука.

Похоже на хлопки крыльев.

Новая волна воздуха хлестнула по щекам и шее, и прямо перед ней возникло, поднявшись снизу, нечто черное – пронзительно, предельно черное, – до той поры она даже представить себе не могла такую черноту. Возникло и тут же исчезло. Озадаченная, она задрала голову вверх: что это, птица?

Так и есть! Грач.

На секунду он завис под потолком, как бы примеряясь, а затем одним сильным, выверенным взмахом крыльев бросил свое тело в проем под стеклянным куполом. Наружу! Черный на черном фоне, он был почти невидим – если бы не звезды, по исчезновению и появлению которых она смогла еще несколько мгновений следить за его полетом. Потом звезды перестали мигать.

А она все стояла, глядя вверх, вцепившись пальцами в поднятый воротник пальто, не чувствуя холода, не замечая времени. Исчезнувший грач оставил черную запись в ночном небе – и, загадочным образом, в ее памяти.

Часть третья

О вороне

…ей неведома забота,

ей неведома печаль,

ей неведомо сострадание;

ее жизнь – это сплошной праздник,

а свою смерть она встречает со спокойной уверенностью,

ибо знает, что скоро вернется в этот мир уже в качестве сказителя – или вроде того – и будет еще мудрее и счастливее, чем когда-либо прежде.