Воспоминания декабриста о пережитом и перечувствованном. Часть 1 - Александр Беляев

Приняв полк, барон Вревский купил свой дом на Большой улице. Все приезжавшие в Тифлис или из Тифлиса были гостями Вревского. Тут можно было видеть цвет петербургского военного общества или, лучше сказать, цвет русской армии. У него я познакомился со многими тогда еще молодыми людьми, которые впоследствии занимали, а некоторые еще продолжают занимать высокие посты в государстве. Между ними помню прославившегося во всем свете знаменитого комиссара в освобожденной Болгарии князя А.М. Дундукова-Корсакова, тогда еще молодого адъютанта главнокомандующего графа Воронцова; помню также двух братьев Глебовых, старший из коих был героем дня, так что в Петербурге что-то из принадлежностей дамского туалета называлось a la Gleboff, и потом был убит в каком-то деле. О его смерти мне писал Ипполит Александрович Вревский в Россию, называя его "русским баярдом". Был также, кажется, еще полковником, флигель-адъютантом Николай Васильевич Исаков, граф Штейнбок, который жил одно время в Науре у полкового командира Аминова и с которым мы были коротко знакомы и вместе были в некоторых экспедициях; опять я должен сказать, что это был очень умный, приятный и благороднейший человек. К Ипполиту Александровичу он заехал проездом, уже на деревяшке лишившись ноги в воронцовскую-даргинскую экспедицию. Штейнбок был большой остряк и шутник… Во Владикавказе начальником округа был генерал Петр Петрович Нестеров, высокий ростом красавец в полном смысле и опять-таки прекраснейший человек. Мы у него иногда бывали и часто виделись с ним у Вревского. Жена его была очень хороша собой, а также и ее сестры, при нас еще девицы. С благодарностью должен вспомнить при этом, что, по моему ходатайству, Нестеров возвратил из Сибири одного черкесского князя, жившего с другими черкесами в Минусинске, о чем я упоминал в своих сибирских воспоминаниях.

Случилось как-то, что у Ипполита Александровича Вревского съехались в одно время многие из упомянутых мною молодых изящных военных, и он вздумал устроить импровизированный бал.

На задуманном Ипполитом Александровичем бале были, конечно, все знакомые семейства. Из дам были: вдова Софья Николаевна Бибикова, жена начальника округа с сестрами, Ознобишина, с сестрой княжной Орбельяни, Мылова, Вера Максимовна, с племянницей, Павленковы, сколько помню, и другие. Помню только, что все дамы и девицы, бывшие на вечере, как нарочно отличались красотой и грацией. Открылся бал очень оригинально: польским; в первой паре шли вдова Софья Николаевна Бибикова с безногим графом Штейнбоком. Других танцев, уж конечно, они танцевать не могли: граф так как, на деревянной ноге, Софья Николаевна по причине траура; все остальные танцевали до упаду, и весь вечер до поздней ночи был самый оживленный и приятный, оставивший во всех самое приятное воспоминание.

Тогда еще, в 1845 году, Владикавказ был не то, что теперь, но все же и тогда там было устроено собрание, где собиралось до 40 пар танцующих. Ипполит Александрович и все военные принимали живое участие в танцах. Нельзя не сказать, что между танцующими только немногие отличались грацией и ловкостью, на которых я и любил смотреть, но зато были и такие пары, которые отличались неуклюжестью и угловатостью, без чего, впрочем, я думаю, не обходится ни один бал. Прекрасный оркестр полковой музыки, которую Ипполит Александрович много улучшил, выписав хорошие инструменты и хорошего капельмейстера, разнообразное общество, много знакомых, несколько прелестных женских головок — все это доставляло очень приятное препровождение времени. Во Владикавказе зимы нет, но бывает, что вдруг забушует буря, нависнут тяжелые тучи и выпадет снег, хотя опять скоро исчезнет. В эти дни с полатей сараев снимаются сани, тотчас устраиваются веселые пикники. Саней десять или пятнадцать запрягаются тройками и отправляются по дороге к ущелью даже до укрепления Ларса, верст двенадцать, где иногда закусывают и отдыхают. При мне в один из таких пикников, случилось маленькое неудовольствие, которое могло кончиться очень печально. Ипполит Александрович предложил свои сани племяннице Николая Григорьевича Гылова, той самой, которая весьма нравилась Вревскому. Все это было в порядке, так как все кавалеры предлагали свои сани девицам и дамам и сами садились с ними. Все сани ехали одни за другими, но как у Вревского были очень резвые лошади, то его сани уехали далеко вперед. Дядя ее, бывший в числе катающихся, погнался за ними, чтобы не оставлять племянницу одну с глаза на глаз с молодым человеком, хотя настолько возвышенно и рыцарски благородным, что ему можно было поверить и сестру, и дочь, и жену. Но тут вышло, что дядя был очень недоволен их удалением от других, рассердился на племянницу и даже хотел вызвать Ипполита Александровича на дуэль, но, благодаря его умной, кроткой, чудной жене и моему содействию, дело обошлось без последствий.

Жизнь наша и здесь, во Владикавказе, была так же приятна, как и в Науре. Там и тут мы истинно были счастливы, и именно потому счастливы, что любили искренно, так же, как любили и нас. А где же и счастье, как не в чувствованиях сердца!

Служба моя во Владикавказе до получения отпуска и дотом отставки состояла в заведовании школой солдатских детей или, по-тогдашнему, кантонистов, устроенной на полковом дворе, куда я каждый день ездил наблюдать за ходом учения и экзаменовал учеников. Прогулки во Владикавказе верхом и пешком были чрезвычайно приятны по прелестному местоположению Владикавказа. Бульвар был расположен на самом берегу Терека. Что за прелесть был этот бульвар в лунную ночь, когда луна всплывет над вершиной Казбека и осветит очаровательную окрестность с черными мрачными Галаховскими горами, с ревущим Тереком, с его пенистыми волнами, прядающими по огромным камням его русла! Этот молодой, но уже тенистый сад с благоухающими белыми акациями, ароматический воздух и чудная картина — все это доставляло истинное наслаждение мне, как страстному любителю природы. И теперь, переносясь туда в моих воспоминаниях, я как будто смотрю на всю эту чудную красоту!

Получив отпуск, мы простились со всеми любившими нас — с искренним чувством благодарности за их дружбу, гостеприимство, радушие и, отъезжая, увезли в душе все те чувства, которые нас наполняли тогда, наполняют теперь и которые сохранятся навсегда.

Проездом мы остановились в Екатеринограде у полкового командира князя Эристова Георгия Романовича, которого гостеприимством и приязнью пользовались во все то время, когда мы живали в Науре и потом из Владикавказа по пути в Наур, так как это был соседний полк с Моздокским и мы довольно часто езжали к нему или с Аминовым, или я один. Это был, опять же должен сказать, прекрасный человек, благородный, сын чудной Грузии. Он воспитывался, кажется, в Пажеском корпусе, а потом служил в гвардейской кавалерии и был командиром Горского полка, был добр, гостеприимен, благотворителен, от него все проходящие бедняки или отставленные от службы и оставшиеся без средств к жизни получали всегда положенное и определенное им пособие. Стол у него всегда был превосходный и радушие хозяина безмерно. Иногда мы езжали с ним по станицам его полка, иногда проводили у него вечера, куда приходили военные стоявшего там полка с полковым командиром, и, конечно, все садились за карты, а иногда у полкового командира. Все проезжавшие в Тифлис непременно бывали у него; тогда же проезжал архиепископ Исидор, назначенный экзархом Грузии, я помню, что в доме была всенощная.

Теперь мы проезжали Екатериноград уже в последний раз, и в последний раз пользовались радушным гостеприимством князя Эристова, и грустно было нам расстаться с ним навсегда. Потом мы остановились в Науре, который при приезде нашем на Кавказ был первой станцией из станиц казачьих и где теперь простились с незабвенным другом нашим Аминовым, со старушкой Найденовой и ее дочерью Александрой Ивановной: кумушка моя Елизавета Ивановна Баскакова жила с мужем в другой станице того полка, которым теперь уже командовал ее муж, Алексей Петрович Баскаков, на правом фланге. Вот все те милые, добрые благородные существа, с которыми судьба связала нас на Кавказе и память о которых будет жить во мне до конца дней моих.

Некоторые отголоски из этого незабвенного края я получал еще некоторое время в России…

Но теперь уже все это замолкло, многие подробности изгладились из моей памяти и многие из действующих лиц и добрых друзей уже сошли в могилу, чтобы в той же взаимной чистой любви, с верой и любовью к Богу, соединявшими нас здесь, соединиться, без сомнения, и в вечной жизни.

Примечания

1

"Воспоминания" Александра Петровича Беляева, имевшего несчастие быть сосланным в 1826 году, в числе главных лиц, в Сибирь за участие в так называемой "декабрьской" смуте 1825 года, были прочитаны в рукописи известным нашим писателем графом Львом Николаевичем Толстым. Читая эти "Воспоминания", он, как свидетельствует их автор, "сделал на полях рукописи много отметок; согласно с указаниями графа Л. Н. Толстого, — пишет господин Беляев, — я сделал необходимые прибавления того, что мною было упущено. Он же и поощрил меня к изданию этих "Воспоминаний", начатых много лет тому назад с единственною целью помянуть сердечным, благодарным словом всех тех, с которыми сводила судьба в различных обстоятельствах жизни и которых прекрасные, возвышенные чувства и добродетели восторгали меня и пленяли мое сердце. Эти-то, как я думал, благородные образы, будучи выведены из забвения давно минувших времен, должны иметь благотворное влияние на людей, способных понимать и усваивать прекрасное". — Прим. первого издателя.