Святые старцы - Вячеслав Васильевич Бондаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Любую несерьезность, легковесность в отношении к Церкви отец Алексий пресекал немедленно. Однажды его прихожанка сказала: «Батюшка, хотелось бы пойти на двенадцать Евангелий в ваш храм...»
- Как вы говорите? - нахмурился отец Алексий. - Разве так можно? На чтение двенадцати Евангелий, повторите. Вот так и говорите всегда. А то что это такое. Точно на какую пьесу идете.
Но абсолютное большинство воспоминаний о батюшке -другие. Это ласковый, любящий отец, для всех находящий время и доброе, точное слово. «Никогда никого не обидит, не затронет ничьего самолюбия, не вспылит, не накажет, -вспоминал диакон отец Димитрий Сысоев. - Помню -много оскорбляющих Батюшку поступков было совершено за время моего служения с ним, - и мною лично, и другими, - он никогда не сердился, никогда не наказывал. Скажет только: “Эх ты такой! Разве так можно?” И все. И улыбнется при этом ласково-ласково. От одной этой улыбки виноватый чувствовал свою вину, падал в ноги дорогому Батюшке и просил прощения. А если уже очень оскорбят Батюшку нерадением о его духовных чадах, прекословием его любви, напоминанием о “букве убивающей”, - Батюшка заплачет и скажет: “Простите меня, дорогие, может быть, я не так делаю, но уж очень жалко мне людей и хочу, чтобы всем хорошо было”. И в ноги поклонится».
Посетители храма на Маросейке запомнили отца Алексия Мечёва как великого молитвенника. Его молитва словно наполняла и согревала собой весь небольшой храм, а сам он никогда не служил устало, небрежно, рассеянно, по привычке, - каждая служба была горением, полетом, живым общением с Господом. Но притом его служба никогда не замыкалась на нем самом, не содержала ничего «внешнего». Она вся была обращена к человеку, к прихожанину. В отличие от других храмов, на Маросейке исповедовали во время литургии, причащали опоздавших. Если другой священник отказывал в этом, отец Алексий мог заплакать от огорчения.
- Ну как я откажу в исповеди, - говорил отец Алексий, когда ему указывали на «неуставность». - Может, эта исповедь - последняя надежда у человека, может быть, оттолкнув его, я причиню гибель его душе... Кто теперь не труждается, кто не обременен различными скорбями? Все угнетены, все озлоблены; и на улице, и на службе, и даже в домашней обстановке, кроме ссор, свар и злобы, ничего не встретишь, - единственное место, где человек может отдохнуть и примириться с Богом и людьми, - это храм Божий. И вдруг - он увидит, что его отталкивают, не допускают ко Христу! Вы говорите: закон! Но там, где нет любви, закон не спасет, а настоящая любовь - есть исполнение закона.
Всяческие проявления «яшки» - так отец Алексий называл гордыню и самолюбие - батюшка с негодованием отметал, любил напоминать о том, что «я» - последняя буква в алфавите. «Батюшка тяготился наградами, знаками почета и роскошными облачениями, - вспоминал П. Ю. Генсон. - Облачение у него всегда сбивалось на сторону, камилавка тоже. (Камилавку он вообще не любил носить.) Облачения любил самые простые и легкие (в тяжелых, из парчи, с иконами, ему было тяжело и жарко). Из крестов он любил из слоновой кости и из перламутра, с камнями же надевал лишь по праздникам». Так же просто была обставлена и его комната. Отец Димитрий Сысоев вспоминал: «В кабинете его, в комнатке: и груды раскрытых и нераскрытых книг, и письма, и множество просфорок на столе, и свернутая епитрахиль, и крест с Евангелием, и множество икон и образков, и общее хаотическое состояние комнат, - все это показывало, что Батюшка всегда занят, что ему все некогда, что его всегда ждет - и дома, и в церкви, и на улице -великая работа любви и самоотвержения». Обедал он наспех, так же, на ходу, пил чай. Только настойчивые уговоры близких заставляли его обращаться к врачам в случае ухудшения здоровья.
Свойственный ему дар прозорливости отец Алексий скрывал, стараясь сделать его проявления как можно более естественными. Если его называли прозорливцем -досадливо объяснял:
- На самом деле это не так. Какой я прозорливый? Разве я могу проникнуть в душу человека?
- Но в чем же тут дело?
- В чистоте сердца. Надо в такой чистоте содержать свое сердце, чтобы в нем мог жить Господь, и тогда уже не ты будешь управлять собою, а Он Сам. А Ему все открыто... Вот приходит ко мне человек, а я о нем молюсь, и прошу я Господа, чтобы Он Сам оказал ему через меня, грешного, помощь, и слушаю, что Господь скажет в моем сердце, то я и говорю. Я и сам иногда удивляюсь, что именно это говорю, а не то, что бы я сам, по своей человеческой слабости, хотел сказать. Но я подчиняюсь голосу моей совести. Но для того, чтобы стяжать такую чистоту сердца, надо много-много над собой работать. В сердце, в котором живут страсти, места Богу нет. А то все говорят: он прозорливый, он прозорливый! Сами не знают, что говорят.
Между тем примеров прозорливости отца Алексия Мечёва описано множество. Так, однажды к нему пришла купчиха Варвара Федоровна Шафоростова с дочерью, гимназисткой Ефросиньей. На исповеди священник неожиданно сказал ошеломленной девочке: «Ты будешь моей невесткой». Спустя много лет, в 1915 году, Ефросинья Шафоростова встретила Сергия Мечёва и стала его женой.
Уже после Гражданской войны в храм на Маросейке пришла женщина, потерявшая в лихолетье единственного сына. На службе отец Алексий, которого она видела впервые, неожиданно протянул ей через головы крест со словами «Молись, как за живого». Растерявшись, она решила подойти к священнику после службы, чтобы уточнить, что это значило. Батюшка встретил ее словами: «Счастливая мать, счастливая мать! О чем ты плачешь? Тебе говорю - он жив!» Затем отвернулся к столу, и, перебирая на нем бумажные иконки, добавил, как бы ни к кому не обращаясь: «Вот тоже на днях была у меня мать: все о сыне беспокоится, а он преспокойно служит в Софии на табачной фабрике. Ну, Бог благословит». Вручил иконку и отпустил. Дело было в мае, а в сентябре женщина внезапно получила от сына письмо - выяснилось, что он воевал у белых, эмигрировал в Болгарию и работает на табачной фабрике в Софии...
Другая женщина пришла к отцу Алексию посоветоваться -муж во время Великой войны попал в плен, девять
