Сахар на обветренных губах - Тата Кит

— Да.

— Мать в курсе того, что ты собираешься провернуть? У тебя есть какие-то документы на сестру? Доверенность?

— Нет.

— Угу, — выдохнул Одинцов шумно. — То есть ты планируешь выкрасть чужого ребенка, а затем сесть в тюрьму. Цена вопроса всего сто тысяч…

— Катя не чужой ребенок, а моя сестра! — едва не крикнула я, испугавшись своего голоса.

Одинцов же даже не поменялся в лице, продолжая смотреть на меня так же холодно и отстраненно.

— Юридически она чужой ребенок. Заявит отец или мать, и тебя закроют. Как ты, вообще, себе представляешь всё это? Как ты заберешь документы из школы? Как ты устроишь её в новую школу? Как вы будете прятаться от матери и отчима? А сестра точно этого хочет? Ты её спросила?…

Он всё сыпал и сыпал вопросами, буквально кувалдой разрушая мою броню.

Я не выдержала этого давления. Резко встала, уперлась ладонями в стол и, приблизив своё лицо к лицу Одинцова, через стиснутые зубы, не сводя взгляда с его глаз, произнесла:

— Меня вчера пытались изнасиловать двое. Отчим и его друг, — в ярких голубых глазах отчетливо показался шок. Я услышала, как он перестал дышать и начал смотреть на меня совершенно по-другому. — Как вы думаете, я оставлю там сестру? Или, может, вы думаете, мне есть дело до того, будет на меня кто-то заявлять или нет? Мне насрать! Ясно?! Я просто заберу сестру и уеду. Пусть делают, что хотят, но меня они больше не достанут.

Одинцов смотрел на меня, не мигая. Он вглядывался в мои черты, в глаза. Морщинка между его бровями становилась всё глубже.

— Что вы так на меня смотрите? Вы же звонили Вадиму! — передразнила я его пафосную интонацию.

— Он не сказал о том, что тебя хотели изнасиловать, — как-то отрешенно бросила мужчина, теперь разглядывая синяки на моём теле совершенно иначе. — И ты хочешь просто убежать? Не заявишь в полицию о случившемся?

— А толку? — фыркнула я и села обратно на стул, спешно утирая выступившие слёзы. — Ему никогда ничего не было, даже когда приезжала полиция. Заберут на ночь и отпустят.

— Кто-то уже писал на него заявление?

— Мама. Несколько раз. Но утром она всегда его забирала. А отчима выпускали.

— И ты не рассматривала вариант с тем, чтобы не забирать заявление?

— Вы думаете, всё так просто? — усмехнулась я невесело. — Он всё равно заставит его забрать. Или мама.

— Почему?

— Потому что будет хуже.

— Почему? — как попугая повторил Одинцов.

— Потому что он разозлится.

— И вы с мамой молчите годами? Терпите его побои, лишь бы не злился? — в его словах звучала ирония и даже издевка.

— Вам этого не понять.

— Да нет. Я, как раз, прекрасно всё понимаю. И знаю, что это ваше молчание вас и убивает. Вы самоубийцы, — заключил он безжалостно. Я не придумала, что ему на это ответить. Потому что, если отбросить потрепанную гордость, так оно, по большому счёте, и есть. — Значит так, — шумно выдохнул мужчина, и я боковым зрением уловила, как он сел ровнее. — У тебя есть два варианта, Алёна. Первый — твой. Ты забираешь эти деньги, проворачиваешь свой план с похищением сестры и, с большой долей вероятности, едешь не в светлое новое будущее, а в тюрьму. Сестра возвращается в семью, где всё так же остается безнаказанный отчим и делает всё, что ему придёт в голову, но уже с твоей сестрой. И, ты говорила, там ещё есть какой-то друг, да? Но ты уже не сможешь её защитить или спасти, потому что тебе будет неудобно делать это через решетку. Либо ты пользуешься вторым вариантом, если действительно хочешь спасти сестру и себя, но сделать это раз и навсегда.

— Что за вариант? — спросила я глухо.

— Мы едем в полицию, — слова, окутывающие ужасом. — Снимаем побои, ты пишешь заявление и, в целом, идёшь до конца. Именно это я имел в виду, Алёна, когда говорил, что помогу тебе только в том случае, когда мы оба будем уверены, что ты не дашь заднюю. И, как видишь, в обоих вариантах трахаться с кем-либо тебе необязательно. Но при втором варианте у тебя есть вполне реальный шанс засадить отчима на несколько лет в тюрьму, а там дальше, кто знает, возможно, ты даже сможешь оформить опеку над сестрой и забрать её, куда тебе угодно, но уже на вполне законных основаниях, — он говорил со мной так, будто я уже беседую с судьёй или прокурором. Не меньше. — Вот деньги, — он придвинул их к краю моего стола. — Ты можешь забрать их сейчас, но больше никогда не рассчитывать на мою помощь. Либо выбираешь вариант, в котором все виновные понесут должное наказание. И в этом случае, клянусь, я буду с тобой до конца. И сделаю всё, что от меня потребуется. Просто хоть раз позволь себе не молчать.

— Ну, да, — хохотнула я, чувствуя горечь на языке. — Так я и поверила, что вам это нужно и вы пойдёте до конца. Никому никогда не было нужно, а тут появились вы, и вам срочно приспичило меня спасти. Угу.

— Да, приспичило, — с легкостью согласился мужчина. — Я не смог спасти маму, потому что она предпочла молчать до последнего. Она находила отчиму миллион оправданий, и, в конце концов, это её и погубило. Повторюсь, пока ты сама этого действительно не захочешь, тебя не спасёт никто. Даже ты сама. Твой отчим заслуживает наказание? Настоящее. По закону.

— А если не получится? — мой голос дрогнул. — Опять…

— Ты хоть раз пробовала дойти до конца? Стоять на своём?

Я отрицательно покачала головой.

— Я боюсь, — выронила я едва слышно, снова начав плакать. Дрожь охватила всё тело. Мне не холодно. Мне действительно страшно, даже от мысли, что я хотя бы одной ногой могу встать на путь сопротивления, который всю жизнь обходила стороной. Потому что эта дорога вела в темный лес, в котором скрывалась пугающая неизвестность и ещё больший страх, чем страх просто быть в очередной раз избитой и униженной. — Мне страшно, — вырвался из лёгких всхлип.

В тишине кухни скрипнул стул. Боковым зрением я уловила, как Одинцов вышел из-за стола и присел рядом со мной на корточках. Он не касался меня, не пытался утешить поглаживаниями или любым другим телесным контактом, он просто поймал мой взгляд.

— Если ты пойдёшь до конца, он тебя больше никогда не тронет. Я сделаю для этого всё от меня зависящее.

До побелевших пальцев я сжимала край полотенца,