Будь моим мужем - Пат Бут

– Не могу поверить, что Джейк участвовал во всем этом. Я даже не знаю, куда мы полетим.

Рейчел недоверчиво рассмеялась при мысли об этом, но рука Чарльза по-прежнему лежала в ее руке. Перед ее глазами, словно фильм ужасов, промелькнули страницы ее еженедельника. Но, вероятно, Джейк, тайный сообщник Чарльза во всей этой любовной истории, так или иначе уладил ее дела.

Она медленно пошла к трапу самолета.

– Мы летим прямо в Ниццу. Оттуда на машине совсем недалеко до Антиба, где мы сядем на яхту.

– Как ты мог быть так уверен? – удивленно спросила она.

– Приходится быть уверенным, – ответил он.

Ей нужно было задать ему столько вопросов! Когда он принял это решение? На следующее утро после их бурной ночи? Или же мучительно колебался, некоторое время борясь со своими личными демонами и духами из прошлого? Выжидал ли, чтобы проверить свои чувства, определить, «настоящее» это или нет. Или же понял все с самого начала, как и она? Однако трап самолета не самое подходящее место для ответов на такие вопросы.

– Добрый день, мистер Форд. Добрый день, мисс Ричардсон, – поздоровалась стюардесса.

Внутри самолет оказался небольшим, но элегантным. Есть ли здесь кровать? Рейчел постаралась выбросить эту мысль из головы. Рейсовый самолет летит до Европы семь часов. Реактивный самолет такого размера, вероятно, дольше. Она подсчитала, что в Ниццу они прилетят примерно в час ночи. Это будет шесть утра по местному времени. Сиденья в салоне правильнее было бы назвать креслами. Внутреннее убранство было выполнено в раннеамериканском стиле восемнадцатого века – дорогая мебельная обивка и персидские ковры. Весь салон напоминал собой интерьер небольшого городского особняка в Джорджтауне.[17]

Чарльз опустился в кресло и посмотрел на нее снизу вверх.

– А что, я и впрямь чуть было не потерпел неудачу?

– Еще какую! – улыбнулась она ему, усаживаясь в кресло напротив.

– Бокал шампанского, чтобы отметить успех?

– Можно. Все это совершенно поразительно. Ты хоть понимаешь, что рушишь мою карьеру?

– Останется лишь небольшая вмятинка. По-моему, твоя карьера давно заслуживает этого.

– Ну, спасибо, что предоставил мне выбор! – Эта язвительная ремарка была беззлобной. Весь гнев Рейчел почти улетучился.

– Мне иногда кажется, что выбор – это всего лишь иллюзия.

– Следовательно, и свобода тоже?

– Нам просто приходится делать вид, что мы свободны. Даже когда никакой свободы у нас нет. Особенно когда ее нет!

– Тогда не было бы смысла даже вставать с кровати по утрам.

– Ну, почему же? Кальвинисты верили, что в жизни каждого человека все предопределено заранее: либо ты был избран Богом для спасения твоей души, либо – нет. Но они отчаянно стремились выглядеть «хорошими» в глазах окружающих, даже несмотря на то, что это не имело ровным счетом никакого значения. Ведь Бог свой выбор уже сделал. Но им безумно хотелось, чтобы остальные думали о них, будто они относятся к клану избранных.

Шампанское им принесли на серебряном подносе. Это был «Дом Периньон» урожая 1992 года. К нему подали рулетики из ржаного хлеба с копченой семгой и паюсную икру на листах салата.

– За нас, – поднял бокал Чарльз.

– И за юг Франции – солнечное место для темных личностей.

Они рассмеялись, как влюбленные-заговорщики. Чарльз Форд совершенно непредсказуем, теперь она знает это точно. Однако непредсказуемость эта отнюдь не безрассудна и не выглядит глупо. Все планируется заранее, подобно блестящей военной кампании. Он принимает решение и действует – воплощает его в жизнь, устраняя все преграды на своем пути. Не присылает цветов, не звонит по телефону. А фрахтует самолет, готовит яхту и устраивает настоящий заговор, вовлекая в него ее друга, подчиненного и доверенное лицо, – и все это потому, что хочет ее. Почему? Сколько вопросов, и как великолепно, что есть столько времени для ответов на них.

– Мне нужно сделать несколько телефонных звонков, – сказала Рейчел.

– При одном условии.

– Ах, Чарльз Форд, уж эти мне ваши условия и договоры! Вы прямо вылитая я.

– Возможно, именно это и происходит с противоположностями. Они притягиваются друг к другу, становясь одинаковыми.

– Вряд ли мне понравилось, если бы ты походил на меня. Ну ладно, что за условие?

– Звонишь после взлета.

Она расхохоталась.

– А ты хитрюга, а? Все предусматриваешь загодя. – До чего же это замечательно! Узнавать его. Узнавать о нем все. Отличное занятие!

– Договорились?

Человек, отлично знающий, чего он хочет, и всегда доводящий задуманное до конца, несмотря на весь свой романтизм. Вероятно, у них все прекрасно получится, и они идеально подойдут друг другу.

– Да, – кивнула Рейчел.

– Отлично! У меня такое впечатление, что тебя что-то беспокоит.

– Склонность к преуменьшениям ты явно унаследовал от своей бабушки-англичанки.

Он улыбнулся.

– Однажды за рождественским столом мой отец наклонился вперед, и от одной из свечей у него вспыхнули волосы. Бабушка ему и говорит: «Дорогой, у тебя волосы горят», а сама продолжает спокойно есть. Отец отвечает: «Да, действительно» и гасит огонь салфеткой. До сих пор помню, что тогда это показалось мне несколько странным. На такую опасность она прореагировала всего лишь замечанием, сделанным вскользь. Считаю, что способность к преуменьшениям – это умение обуздывать свои эмоции, даже когда испытываешь ужас при виде происходящего.

Рейчел взяла кусочек копченой семги. Она отхлебнула шампанского, посмотрела на Чарльза, и сердце ее преисполнилось состраданием к нему – сколь холодным, суровым было его детство.

– Ты был счастлив тогда?

– Думаю, да. И даже очень! Но слова «счастье» в нашем лексиконе не существовало, поэтому и понятие это мы не очень-то осознавали. Просто все всегда были рядом друг с другом. Думаю, что для ребенка это и есть самое главное, как ты считаешь?

– Ты ведь американец? – спросила Рейчел.

– Да. И вероятно, даже в большей степени, нежели многие из них, раз в моих жилах течет еще и индейская кровь.

– И ты весьма гордишься этим, тогда как основная масса людей постаралась бы как минимум не заострять внимание на подобном факте или предпочла бы вообще скрыть его. – Она ясно сознавала, что Чарльз – это никак не основная масса.

– Да, горжусь! Я люблю тишину, запах пустыни, люблю темноту.

– Я помню, – быстро проговорила Рейчел, и в ней опять вспыхнуло вожделение, как совсем потухшее пламя вновь начинает охватывать своими языками сухой хворост.

Он понял ее и улыбнулся, показывая, что тоже помнит это. Рейчел знала, что Чарльз не особенно любит разговаривать. Сейчас, словно цветки кактуса в пустыне, в их диалоге то тут, то там ярко проявляются то одни, то другие его особенности. И сам он, похоже, ничуть не против этого и даже находит в этом удовольствие. Пожалуй, он видит в ней человека, который своими осторожными наводящими вопросами поддразнивает его, помогая ему раскрыться. Неужели все время, возможно, даже всю жизнь он страстно хотел вырваться из того защитного панциря, в который семья облачила его с детства?