Интервью со смертью - Ганс Эрих Носсак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Может быть, мы сначала поедим?»
«Кажется, из-за меня вы сильно проголодались».
«Нет, это вы проголодались».
«Вы все же переоденьтесь».
С этими словами он вышел в соседнюю комнату. Я подумала, что будет лучше, если я надену одно из платьев, чтобы сделать ему приятное. Я не могла наглядеться на эти чудесные вещи, они были так хороши, что я не верила своим глазам. Я надела чулки и кое-что из белья. У меня самой никогда не было таких красивых вещей, и к тому же они были совсем новые. Часть этих вещей я сохранила, могу их вам показать, да. Тогда я надела уличное шерстяное платье, шелковое показалось мне слишком красивым. Платье подошло мне почти идеально, только немного жало в бедрах, но швы можно было расставить. Я посмотрелась в маленькое зеркало и причесалась. Потом я вышла к нему. Я, конечно, думала, что он порадуется, что я надела принесенные им вещи и что они пришлись мне впору. Но он не обратил ни малейшего внимания на мой наряд. Он сидел у окна. С полки он взял несколько журналов и положил на подоконник. Подперев голову руками, он читал. Уже стало темнеть. Матес сидел у окна с таким печальным видом, что я растерялась. Самое лучшее, что я могла сделать, — это подойти к нему и попросить все мне рассказать. Но это не имело ни малейшего смысла.
Он, однако, услышал, как я вошла. «Да, я иду, — сказал он. — Будем есть ради меня». О платьях он, кажется, напрочь забыл.
Я заметила, что он хочет остаться один, и вышла на кухню, чтобы приготовить еду. Скоро он тоже пришел на кухню и сел за стол.
«Что за стихи пишут люди», — сказал он.
«Стихи в журнале?» — спросила я, не оборачиваясь от плиты. Я его не видела. Однако мне показалось, что он говорит о стихах только потому, что не хочет говорить о другом.
«Да, я случайно на них наткнулся».
«И что же это за стихи?»
«Да ничего особенного, не стоит о них говорить, — сказал он. — Эти стихи пишут только для того, чтобы сбивать людей с толку, вот так».
Я поставила еду на стол и положила ему полную тарелку. Потом мы молча начали есть. Мне страшно хотелось знать, понравилась ли ему моя стряпня. Когда он опустошил тарелку, я положила в нее все остатки. Он поблагодарил и продолжал равнодушно есть. Потом он отодвинул тарелку и закурил сигарету.
«Завтра мне надо рано уйти», — сказал он, не глядя на меня.
«Да, я поняла».
«Я говорю это, чтобы вы меня не упрашивали. Мой отпуск подходит к концу, и если я завтра не отмечусь, то меня накажут».
Я ничего не ответила, и он продолжил: «Вам лучше всего дождаться мужа здесь. Возвращаться в город не имеет смысла. Делать там нечего. Вы прекрасно проживете здесь одна. Я вам больше не нужен».
«Да, я справлюсь, — сказала я, — тем более что теперь мне есть что надеть».
«Это платье надевали всего один раз», — сказал он.
«Да, все вещи совсем новые».
«Не было никакого смысла спасать старые вещи».
«Может быть, мне стоит написать вашей сестре?» — спросила я.
«Что вы хотите сделать?» — с ужасом прошептал он. Я заметила этот ужас, несмотря на темноту, и не отважилась ничего больше говорить. Потом встала из-за стола, чтобы помыть посуду.
«Мне ее вытереть?» — спросил он.
«Спасибо, не надо, я сама».
«Тогда я пойду к колодцу, вымоюсь. Я сильно вспотел в городе».
Он взял ведро и вышел из дома. Я немного подождала и, решив, что он уже начал мыться, быстро прошмыгнула в спальню, чтобы найти журнал. Он лежал на прежнем месте, открытый на той же странице. Я с трудом смогла читать из-за наступивших сумерек. Понять его тогда я не смогла. Думаю, не стоит долго распространяться об этом стихотворении. Вы его и так знаете. Потом я его, конечно, поняла.
Здесь я привожу это стихотворение. Вот оно:
Ночь-мать, что, зная, как тоскую, Склонилась над моей бедой, В твоих коленях лежа, чую, Как оживает голос мой. Но то не вопль, как мне б желалось Кричать сквозь темноту твою, — Покой. И страха не осталось, — Уже бесстрашно говорю. А днем то слово станет бездной И криком боли. И тогда Я для тебя, о ночь, исчезну, И слезы мне замкнут уста.[5]После недолгого молчания она спросила меня:
— Вы не считаете меня очень глупой из-за того, что я не сразу поняла эти стихи?
— Нет, отчего же? Я и сам не знал, как их следует понимать, — сказал я в ответ. Она долго и испытующе смотрела на меня, так долго, что в конце концов заставила меня смутиться. Ну да, подумал я, почему бы не признаться в этом? Я был очень молод, когда писал эти стихи, и, в сущности, нет ничего стыдного в том, чтобы испытывать столь нежные чувства. Все высказано достаточно ясно.
— Он вел себя так же, как мой старший брат, который обо всем думал и обо всех заботился, — продолжила она наконец свой рассказ. — Предыдущей ночью я была совершенно беспомощна, и это было вполне объяснимо. Откуда я могла знать, что это для него было спасительно, что нашелся кто-то, о
