Камбрийская сноровка - Владимир Коваленко

Он будет петь не для меня.

   Немайн раньше приходилось петь эту песню, но не чувствовать. Не так…

— Не для меня весной родня,

В кругу домашнем соберется,

«Христос воскрес!» — из уст польется,

В пасхальный день не для меня.

   Люди — шевельнулись, узнали имя Господне. Узнала бы сида — в чужом языке, в песне? Веры той нет, наивной, наполовину языческой, но истовой. Да и война будет — между христианами. Враги–язычники на островах закончились, те староверы, что остались — будут драться в одном строю с камбрийцами, даже если на другом направлении.

— Не для меня споют друзья

И вся казачия краина…

И на коня однажды сына

Другой подсадит, но не я…

   Сида ослепла — от слез. Сын у нее есть — ее радость, ее сокровище. А что еще может сделать смерть за Отечество не только почетной, но и сладкой — как не сознание того, что враг не посмеет и не сможет обидеть твою кровинку?

   Она не видит, как принц Катен внимательно вглядывается в замершие лица гостей, что Мерсиец давно отпустил серебряный молот, что у аварского посла рука на сабле, и слезы в уголках глаз. Язык он узнал — отчасти, по знакомым славянским корням, но он узнал и степную волю, и слова, похожие на тюркские. Гадать будет — потом. Теперь ему попросту хочется — чтобы не стало непорядка в каганате, да чтобы авары перестали жить данью, а вместо того развернули коней на восток и вновь, как в былые времена, зачерпнули в шлемы воды великих Дона и Идела…

А для меня кусок свинца —

Он в тело белое вопьётся,

И кровь горячая прольется —

Вот это, братцы, для меня!

   Немайн смолкла — словно хребет вытащили. Согнулась, оперлась о край стола — не пошатнулся. Вытерла подбородок. Недоуменно уставилась на окрашенную кармином ладонь.

   — Кажется, — сказала, — я испортила праздник. Простите, если можете. Если больше не позовете — не обижусь, а позовете — вина мне не наливать! Но назад — ни единого слова не беру. Точка.

   Покаянно–мятежная речь споткнулась о смеющиеся глаза светловолосой сестры.

   — А Луковка–то права, — сказала Эйра.

   — В чем?

   — Когда говорит, что она — это ты. Сама же велела ей не наливать!

   Что творится с Луковкой, если ей поднести наперсток ягодного вина, все слышали. Тогда ее устами говорит Немайн. Но, оказывается, и самой сиде не стоит наливать лишнего. Пела — не как всегда. Песня знакомая, в песенном подземелье не раз слышанная, сегодня звучала страшно. Вдруг сбудется? Ничего в ней хорошего нет!

   О своем беспокойстве Эйра молчит. Зачем слова, когда есть разум и острая сталь? Нужно поговорить с Эмилием, с рыцарями. Чтобы поняли: сиду нужно беречь пуще глаза. В конце концов, нехорошо жить рыцарю, потерявшему вождя. Неправильно! А у большинства — жены, дети. Умирать не захотят. Будут во все глаза за ней присматривать.

   — Что ты испортила? — удивляется Мерсиец, — Мы теперь знаем главное: трусов здесь нет. Это стоит беспорядка на столе!

   Те, кто был бледен, те, кто только что собирался дождаться, пока сида выйдет, да громко выдохнуть — смеются. Искренне, залихватски. Прав мерсиец — теперь то, что случилось на двойной свадьбе, само превратится в песню. Барды будут поименно перечислять всех, кто уж точно — не трус. И королю Клидогу Кередигионскому теперь куда как легче будет унять желающих добычи с соседских земель.

   «Принц Рис и брат его Катен со мной сиду слушали…»

   Артуис Гвентский развернул плечи, словно с них вериги спали. Так и есть — зимой он не решился встать с малой дружиной против саксонских полчищ, лечь костьми, покупая для соседей дни ценой жизни своего народа. Укрыл людей за стенами городов и холмовых фортов. Переждал.

   Сколькие были бы рады бросить первому рыцарю Камбрии обвинение в трусости — не в лицо, в спину. Не громким голосом — шепотком. Теперь навет встретит лишь недоверчивый смешок. «Ты что, считаешь трусом короля, что Немайн слушал? Шутник. Да ты б не то, что штаны перепачкал — ноги бы протянул!»

   Благодарность — чувство короткое. Короли и принцы Камбрии, увы, политики, но — и рыцари. А потому обдумывать последствия король Артуис будет потом. Сейчас он спокойно заявляет:

   — Я полагаю, нам и правда следует назначить кого–то одного, чтобы проследил за должным соблюдением договоренностей. Чтобы нам воевать без оглядки, знать, что спина прикрыта. И я думаю, что хранительница Республики Глентуи для этого подойдет лучше всех. У нее войско самое маленькое, зато самое быстрое. А значит — не только проследит, но и к битве успеет. Верно я говорю?

   — Решать будем не на пиру, — буркнул Клидог, — но лучше сида, чем ирландец или сакс! Хотя я предпочел бы тебя, Артуис ап Мейриг…

   Гульба закончилась. Начинался новый торг меж союзников. Пожалуй, чуточку более доверительный — даже в том, чтобы, пользуясь статусом пиршественной залы, выдержать взгляд соседа и открыто заявить:

   — Я тебе не верю!

   Утром выглянули молодожены. К удивлению своему, застали всех гостей за столом — трезвыми и задумчивыми. Немайн, которую никто никуда не прогнал, мило беседует с женой Пенды — тот сидит между, но сам только улыбается в усы и изредка подбрасывает дров в очаг беседы… Увидев сына с молодой женой, король сообщил:

   — Вы самое интересное пропустили. Жаль вас разочаровывать, но это так…

   Риваллон, встретив взглядом дочь, которую все–таки успел передать в руки достойного мужа, такого, что смягчит неуемный норов и позволит достойной соправительнице отца стать хорошей правящей королевой, поманил пальцем. Когда подбежала и склонилась, прошептал в ухо:

   — А твой отец все–таки совершил еще один подвиг.

   Королевна, обратившаяся королевой, ни слова не говоря, обойдет вокруг круглого стола. Встанет напротив рыжей и ушастой. Посмотрит, как та пунцовеет, поднимет руку для пощечины… И опустит. Потому как отец коротко выдохнет:

   — Не сметь.

   А муж, только что глядевший сытым котом, вперит в нее взгляд, обещающий первую семейную сцену. С глазу на глаз… жаль, слышно будет до предместий! Ирландец да ирландка. Воевать, пировать, петь да ругаться — без удержу!