История нравов России - Виталий Поликарпов

Византийские интеллектуалы, за редким исключением, не решались выставлять напоказ свою образованность и ученые занятия. Они, как правило, вели спокойное существование, характерное для эпикурейского образа жизни, предпочитая общение в кругу полуучеников–полудрузей бурной изменчивой придворной жизни. За возможность тихой жизни благодарит судьбу Лев Философ (его современники упрекали, как потом и Пселла, в пристрастии к эллинской'культуре). Предпочитает безмятежную жизнь и ученые занятия в окружении близких людей хлопотным обязанностям патриарха и Фотий; к такому образу жизни стремится и Иоанн Мавропод.

Нет ничего удивительного в том, что византийские интеллектуалы жили достаточно долго (не только по меркам того времени). Так, средний возраст жизни византийца периода IX–XII вв. весьма невелик — половина населения империи не доживала до 35 лет. Как показывают демографические исследования, дольше всего жили императоры, интеллектуалы и отшельники: «Примерно на десять лет больше продолжительности жизни василевсов IX–XII вв. оказывается средний возраст известных византийских интеллектуалов. По подсчетам специалистов, в эпоху Комнинов ученые в среднем жили до 71 года» (142, 589). Еще больше жили отшельники, «святые» старцы — до 80 и 90 лет.

Следует отметить, что деятельность византийских интеллектуалов была направлена на благо общества. В эпоху Комнинов весьма эффективно действовали литературные и философские кружки, в которые объединились почитатели и любители науки и литературы. Одним из них руководила и направляла его деятельность дочь Алексея I Анна Комнина. Упомянутый выше Ш. Диль пишет о ней: «Это не была только образованная женщина, это была женщина ученая. Все.1 современники одинаково восхваляют ее изящный аттический слог, силу и способность ее ума разбираться в самых запутанных вопросах, превосходство ее природного гения и прилежание, с каким она старалась развить его дары, любовь, какую она всегда выказывала к книгам и ученым разговорам, наконец, универсальность ее познаний» (77, 243). Участники ее и других кружков не только занимались учеными разговорами, но и обсуждали трактаты, подготовленные ими для своих покровителей по различным отраслям знаний, которые затем использовались в практической деятельности различных сфер общества. Следует помнить и то, что именно интеллектуалы поздней Византии сформулировали гуманистические идеи, оплодотворившие европейскую культуру эпохи Ренессанса.

Интеллектуалы сыграли немаловажную роль и в истории японского общества, в формировании японской национальной культуры. Известно, что они способствовали объединению Японии и образованию централизованного государства. В свое время сегун Иэясу как–то признался Хонда Масанобу: «Когда я был молод, то слишком много времени занимался военным делом, на учебу же времени не оставалось, и вот поэтому на старости лет я довольно невежественен» (118а, 44). Иэясу был неэмоциональным человеком, поэтому не интересовался особенно поэзией; когда ему приходилось, согласно традиции, участвовать в поэтических соревнованиях, то стихи за него обычно писал кто–либо из ученых. Однако он страстно интересовался историей и литературой практического или информативного характера. Его особенно интересовали проблемы, связанные с управлением социальными процессами.

Это объясняет, почему Иэясу внимательно следил за диспутами интеллектуалов, принадлежащих к различным религиозно–философским школам, но не принимал чью–либо сторону, стремясь использовать все ценное, рождавшееся в этих спорах. «Он обожал литературные дискуссии, — пишет К. Кирквуд, — равно как и споры о буддийской философии, и рассказывают, что одним из его излюбленных развлечений было собирать вместе несколько образованных священников и устраивать между ними споры. Эти дискуссии затягивались надолго, ибо об одной из них сообщается, что она продолжалась с восьми вечера до двух часов ночи. Для самих участников они были довольно выгодны; в одном случае мы узнаем о подарках в 100 коку риса, а в другом — в 100 серебряных монет, не говоря уже о платьях, которыми одаривали их после окончания спора» (118а, 45). Присутствуя на спорах интеллектуалов, принадлежащих к буддийским и конфуцианским школам, сегун заимствовал у них, все, что могло пригодиться для управления страной. В результате он отдал предпочтение конфуцианству, учению школы Тэйсю, которое стало официальной идеологией токугавского сегуната.

В XVII столетии конфуцианство, получив статус государственной светской философии, стало играть роль стимулятора в таких сферах державной жизни, как воспитание и политическая философия. Первые конфуцианцы и их покровители были в определенном смысле творцами нового мира, для которого стало необходимым новое мировоззрение. Позитивистские позиции таких правителей, как Хидаёси и Иэясу, обусловлены были теми обстоятельствами, что они отдавали себе отчет в значимости сознания в «делании» своей судьбы. Согласно их представлениям, разделяемым современниками, можно управлять социальным миром. В значительной мере именно эта позиция явилась стимулом для интеллектуальной борьбы с буддийской религией и ее мистическим отношением к жизни. Как кратко выразился Ямамато Банто: «Не существует ни ада, ни неба, ни души, есть только человек и материальный мир.» (330, 153).

Конфуцианство соответствовало менталитету людей эпохи Токугава, так как интеллектуалы–конфуцианцы предлагали новую философию жизни и новую космологию. Это воззрение исходило из того, что во вселенной существует разумная причина (ри), которая, воздействуя на материю (ки), творит мир человека и вещей. Причина и порядок существуют также в структуре общества и нужно их только понять, причем этот порядок носит моральный характер. Важность предложенной интеллектуалами картины мира заключается в том, что здесь новое единство мысли и действия, философии и политической системы. Постижение основных принципов ведет к знанию, позволяющему проникнуть в суть морального порядка, что создает морального человека. Управление тогда сводится, в принципе, к тому, чтобы облегчить людям достижение этого нравственного порядка.

Деятельность интеллектуалов–конфуцианцев совпала с формированием нового социального порядка и политического строя бакуфу. Ведь конфуцианство, концентрируя свое внимание на политических и социальных проблемах, отвечало интересам сегунов Токугава и классу–сословию самураев. Первые правители Токугава оказались перед необходимостью положить конец военным мятежам и навести прядок, а интеллектуалы–конфуцианцы выработали рецепты решения этих проблем. Переход от общества, основанного на феодальных отношениях, к иному социальному строю требовал новых правовых норм и законов. Интеллектуалы–конфуцианцы внесли немалый вклад в выработку новых норм и административных положений, чтобы перейти от правления человека к управлению посредством закона.

Профессор Йельского университета Дж. Холл пишет о деятельности интеллектуалов–конфуцианцев следующее: «Значение конфуцианства для режима Токугава состоит в том, что но предложило новую теорию управления и новое видение гармонического общества. Предложенный идеал общественного порядка имел форму природной иерархии классов, в которой каждый индивидуум занимает определенное место и старается выполнить свое жизненное предназначение… Так как конфуцианство было не только философией контроля общества, оно постулировало существование нравственного порядка над правителем. Таким образом, оно наложило на сегуна и дай–ме обязанности править так, чтобы обеспечить народу благополучие. Власть может быть, в принципе, абсолютной, однако она должна находить свое обоснование в чувстве ответственности и гуманности перед управляемыми» (330, 1554). Интеллектуалы–конфуцианцы внесли свой вклад в создание философских основа нового правового и политического порядка, содействуя переходу от поведения, основанного на обычаях, к его правовому регулированию. Существенно то, что японские интеллектуалы поставили свои знания на пользу общества в весьма сложный его период, когда закладывались основы новой централизованной государственности и формировалась национальная культура.

В отличие от византийских и японских интеллектуалов, французские, принадлежавшие абсолютизму XVIII столетия, выражали интересы «третьего сословия» (буржуазии) и все свои усилия направили на разрушение существующего социального строя, на свержение монархического государства. В предисловии к труду «Философия в «Энциклопедии» Дидро и Даламбера» отечественный философ В. М.Богуславский пишет: «Глубокий кризис всей феодально–абсолютистской системы делал все более настоятельной необходимость коренного преобразования существовавшего в стране социально–экономического и политического строя. В осознании этой необходимости обществом, осознании, без которого не могла бы совершиться революция 1789 года, чрезвычайно большую роль сыграла работа, широко развернутая мыслителями, учеными, писателями, обычно именуемыми просветителями. Сами же себя они называли «философами», и, также, их называли их единомышленники» (294, 5).