Шествие императрицы, или Ворота в Византию - Руфин Гордин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ишь ты, какие строгости, — заметил Булгаков. — Худо наше дело.
— Бог не выдаст — свинья не съест, — отозвался Кочубей. — Не робей, Яков Иваныч, наш-то Бог ихнего одолеет.
— Кабы так, да не больно-то я на Бога надеюсь. Бог-то Бог, а сам не будь плох.
Оба взгромоздились на лошадей и тронулись шагом. Двое стражей ехали впереди, двое позади. Булгаков и Кочубей быстро взмокли в своих мундирах. Улицы были узки и завалены нечистотами, в которых копались единственные санитары — бродячие псы.
Конвоиры перешли было на рысь, но потом осадили коней, оскользавшихся все чаще и чаще — они не были подкованы. Наконец они подъехали к зданию Высокой Порты — турецкому кабинету министров.
Сипахи приняли у них лошадей и повели за собой в том же порядке — двое впереди, двое позади. Великий везир — садразам Коджа Юсуф-паша пребывал в ожидании. Он был не один: по левую руку сидел рейс-эфенди.
Булгаков и Кочубей поклонились ниже обычного и прижали руку к сердцу в знак полного почтения. Они приготовились к худшему, но начало его не предвещало. Их пригласили сесть и подкатили столик с шербетом и дымящимся кофием. Драгоман его высокопревосходительства позволил себе пошутить: при таком солнце звезды на их груди могут запроситься в небеса.
Многосмысленная шутка? Что за ней последует? Напряженность не оставляла обоих, нечто неопределенное и непонятное как бы повисло над ними. Можно ли ждать чего-нибудь доброго? Ни в коем разе! Стало быть, надобно готовиться к худому. Насколько оно будет худо и неожиданно, вот вопрос.
Последовали традиционные осведомления о здоровье. Детей? Жен? Что сообщают из Петербурга? Каково здоровье императрицы?
— Ее величество возвратилась из своего путешествия, — буркнул Булгаков, обозлясь про себя: чего тянут, заговорили бы о деле! Притворяются, будто не знают о возвращении государыни. Все они знают, все им известно.
— Довольна ли императрица? Приглянулись ли ей те места, которые она посетила? — продолжали выспрашивать хозяева.
— Обо всем этом в газетах писано, — почти огрызнулся Яков Иванович. Вот азиаты чертовы, прямо-таки издеваются!
— Мы ваших газет не читаем, — отвечал садразам. — Вы нам своими словами скажите.
— Должно быть, довольна. Мы на сей счет никаких сведений не имеем.
— Как не имеете? — осклабился везир. — Известно нам, что князь Потемкин состоит с вами в переписке.
Яков Иванович едва не взорвался. Ну азияты, ну изверги!
— Переписка эта деловая, — сдержав себя, ответил он, — и чувствований государыни она не касается.
— Не всегда деловая, не всегда, — продолжал испытывать его на этот раз рейс-эфенди.
«Как же так? — лихорадочно соображал Булгаков. — Ведь не почтою — дипломатическим курьером доставляются письма. Неужто его отлавливают и вскрывают пакеты? Да нет, не может того быть. Я каждый раз освидетельствую печати самым тщательным образом. Волос в печать заделан, снять ее нельзя, его не повредив. Все бывает цело… Смутить меня хотят, шантажируют. Не поддамся!»
И, стараясь казаться совершенно равнодушным, небрежно отвечал:
— Мы с князем в одном заведении наукам обучались, потому у нас общий интерес есть, давнее дружество то есть.
— А Крым? Понравился ли ей Крым? — продолжал допытываться везир.
Яков Иванович отвечал смело:
— Не мог не понравиться. Благословенный край.
— Нам известно, что ты там был. — Садразам всем, даже иностранным, министрам, говорил «ты».
— Был и того не скрываю. Остался доволен. Прекрасная земля.
— То-то что прекрасная. И эта прекрасная земля исстари принадлежала правоверным. Вы ее незаконно захватили, и мы не можем этого стерпеть.
— Позвольте, ваше высокопревосходительство, — вступился наконец дотоле молчавший Кочубей, — но вы выразили свое согласие в фермане, подписанном его султанским величеством.
— Повелитель правоверных отозвал свою подпись, — сухо ответствовал везир. — И мы требуем возврата Крыма его законным хозяевам — Гиреям, династия которых не угасла.
«Вот оно что, — подумал Булгаков, — наконец-то добрались до дела. Интересно, для формы сей разговор ведется, как прежде бывало, или на этот раз всерьез? С другой же стороны, было ведь только что немалое подмазывание, и оба в полной мере свою долю получили. Ежели бы для формы, тогда возобновили бы чрез месяцы, а тут еще, можно сказать, карман оттопыривается… Нет, за этим что-то стоит. Похоже, дело серьезно». И он как можно мягче произнес:
— Сей предмет, увы, не в нашей воле, а всецело зависит от высочайшей воли. Позвольте, ваше высокопревосходительство, снестись с ее величеством, дабы испросить державного решения.
— Мы много раз позволяли, но теперь наше терпение иссякло, — уже не скрывая раздражения, проговорил Коджа Юсуф-паша. — Долее позволять мы не намерены. Теперь правительство его султанского величества, выражая его волю, намерено предъявить вам ультиматум.
«Эко слово — ультиматум, — поежился Яков Иванович, — прямо татарское какое-то. Кабы удалось вывернуться, как в прошлые разы. Жестко говорит везир, выходит, мы потратились. Ах, жалость-то какая!»
— Извольте, ваше высокопревосходительство. — Тон Булгакова сделался робко-просительным, почти униженным. — Мы всепокорнейше доложим ее императорскому величеству сей ультиматум в самых решительных выражениях, в надежде получить незамедлительный ответ. Полагаю, он сможет удовлетворить его султанское величество и лично вас…
«Надо во что бы то ни стало протянуть время, — лихорадочно пронеслось у него в мозгу, — похоже, на этот раз не одни слова. За ними могут последовать действия. Ясно какие…»
Он помнил напутствия государыни и Потемкина и до этого дня действовал вполне в их духе. Казалось, все удавалось. Но, видно, коса нашла на камень.
Крым, однако, был главным, но далеко не единственным камнем. За ним следовали другие, впрочем известные по прежним требованиям. Тогда они были достаточно вялыми и в конце концов глохли.
Верховный везир был непреклонен. Он изложил семь главных требований. Россия должна отказаться от видов на Грузию и от покровительства царю Ираклию, не вмешиваться в грузинские дела и вывести оттуда свое войско. Выдать беглого господаря Маврокордато и сменить своего вице-консула в Яссах Селунского, способствовавшего его побегу. Передать Порте 39 солеварен на Кинбурнской косе. Принять ее консулов в Крыму и других местах. Разрешить безусловный досмотр купеческих судов, коим отныне воспрещается вывозить кофе, оливковое масло и рис. Наконец, установить минимальные пошлины на турецкие товары.
«Что он, сбрендил, что ли? — морщился Яков Иванович. — Было уж не единожды сказано, что молдавского господаря у нас нет, он подался не то во Францию, не то в Швецию — нам сие неведомо. Досмотр торговых судов есть мера, противоречащая всем международным установлениям… Ежели не вывозить кофий, оливковое масло и рис, то что же? Это будет ущерб прежде всего самим турецким торговцам. И отчего же такое послабление ихним товарам? Ясное дело: дошли до края, хотят войны, не иначе».
— Его султанское величество согласен ждать ответа из Петербурга месяц. Один месяц. И если этот ответ удовлетворит, то мы согласимся продлить мирный трактат. Если же нет, то… — везир многозначительно помедлил, — то пеняйте на себя.
— Хорошо, хорошо, ваше высокопревосходительство, — с торопливой покорностью выговорил Булгаков. «За месяц многое может измениться, — подумал он, — народ взбунтуется, непокорные бейлербеи поднимутся, страсти охладятся…»
— Один месяц, — повторил садразам, — всего месяц. Сегодня у нас по европейскому календарю 15 июля. 15 августа мы потребуем окончательного ответа.
Везир и рейс-эфенди поднялись, давая знак, что аудиенция окончена. Булгаков и Кочубей торопливо откланялись и, пятясь, удалились. Оба были мокрехоньки — потели не только от жары, но и от напряжения. Лошади их дожидались, но конвоир на этот раз был один.
— Как думаешь, Виктор Павлыч, серьезно это? — на всякий случай спросил Булгаков. Кочубей был человеком мыслительным и всему давал разумное объяснение.
— Полагаю, на сей раз серьезно. У них за спиною Франция, Англия, Голландия да Пруссия. Как не хорохориться?! Европа с нашим усилением стала нас более бояться, нежели турок. Ну и хотят чужими-то руками жар загрести.
— Государыня шествием своим сильно турка раздражила, — пробормотал Яков Иванович, — то была последняя капля в ихней чаше терпения.
— Совершенно верно. Опять же Ахтияр, Херсон и прочие города-крепости бельмом у них на глазу. Очаков свой, слышно, сильно укрепляют.
— Крым более всего досадил. Эдакая потеря! Мощный клин в теле России был. А ныне вышли мы на Черное море, утвердились, крепкий флот завели… Войны хотят, войны. И мы с тобой зря потратились, — еще раз пожалел Яков Иванович. Он был человеком бережливым, лишней копейки не истратит, а тут вон какой расход — и все напрасно.
