Дневник пленного немецкого летчика. Сражаясь на стороне врага. 1942-1948 - Генрих Айнзидель

По сигналу нашего автомобиля ворота американской военной тюрьмы в Оберурзеле распахнулись. Не обращая внимания на мои объяснения и протесты, меня заперли в камере. Потекли дни и недели. Я был полностью отрезан от внешнего мира. Никаких допросов, никакой реакции на мои протесты, устные и письменные.

Напрасно я пытался воззвать к закону об аресте и суде, который с недавних пор стал распространяться и на немецких граждан. Когда из газеты я узнал, что о моем аресте узнали в Берлине, то объявил голодовку. Но разве можно было чего-то добиться индивидуальной голодовкой? Нужно ли было мне доводить моих тюремщиков до того, чтобы они начали кормить меня насильно? Через восемнадцать дней, когда я уже едва мог вставать со своей складной кровати, я сдался.

В большом бараке с сотней камер, кроме меня, было всего лишь несколько других узников, несколько офицеров СС, с которыми мне удалось перемолвиться словом, и еще несколько сомнительных личностей, которых я видел через открытое окно моей камеры, когда они, построившись в ряд, выходили на ежедневную прогулку.

Наконец, через три месяца, меня впервые вызвали на допрос.

– Что вы собираетесь делать после того, как мы выпустим вас на свободу? – спросил меня американский офицер.

– Завершу свой отпуск и вернусь в Берлин, – ответил я.

– Неужели вы думаете, что мы освободим вас для того, чтобы вы описывали ужасы нашей тюрьмы в своей Tagliche Rundschau?

– Все, что мне остается делать, – это писать правду. И этого будет достаточно, чтобы представить вас в черном цвете.

– Мы очень усложним вашу жизнь, если вы так упрямы и действительно намерены так поступить. Напишите нам письменное заявление, что вы бежали из русской зоны оккупации. Тогда мы освободим вас. Если вам нужно время, чтобы все обдумать, мы могли бы перевести вас в более удобное место, где вы встретитесь с людьми и ознакомитесь с материалами, которые помогут просветить вас относительно того, что представляет собой Советский Союз.

Я пожал плечами:

– Мне не нужно времени для того, чтобы обдумывать это. Я настаиваю на немедленном освобождении.

– Это ваше последнее слово?

– Да.

– Хорошенько подумайте, прежде чем отвечать.

Я не стал ничего больше говорить в ответ. Рассерженный офицер вскочил на ноги.

– Это ваше последнее слово? – повторил он еще раз резким тоном.

Неожиданно я рассмеялся. Передо мной вдруг возникли похожие на жабьи глаза Савельева.

«У нас есть и поезда на Восток, герр фон Айнзидель!»

Да, вот тогда это была реальная угроза. А этот американец рискует сильно обжечь себе пальцы, если надумает хотя бы тронуть меня.

Я задумчиво смотрел, как американец выходит из моей камеры. Должен ли я быть с ним таким же «храбрым», как с тем агентом НКВД в Бухенвальде? Нет, даже здесь, в Оберурзеле, сама мысль об этом наполняла меня ужасом.

Через несколько дней под охраной двух надзирателей в штатском меня перевели в тюрьму во Франкфурте-на-Майне. По прошествии так называемого «периода наблюдения под арестом», который по закону составляет двадцать четыре часа после задержания, мне предъявили обвинение: «Использование фальшивых документов и шпионаж».

Суд был назначен на 10 сентября. За три дня до этой даты назначенному для моей защиты адвокату разрешили поговорить со мной. Суд был закрытым. За несколько минут до начала процесса мой адвокат, приписанный к военному суду США, двадцатиоднолетний студент-немец третьего семестра факультета права, попытался предложить мне сделку. Если я признаю себя виновным по первому пункту, второй пункт мне применять не станут. Но судья убрал второй пункт обвинения, не дожидаясь моего согласия на сделку.

Официальный представитель военной администрации США заявил под присягой, что документы принадлежали не мне, а другому лицу. Напрасно я заявлял суду, что документы были официально выписаны в Городском совете Берлина, который признали администрации всех четырех держав-победительниц.

В полдень объявили перерыв. Мне заранее сказали, что приговором будет полгода тюремного заключения.

Через два часа судья, не глядя на меня, зачитал приговор, который полностью соответствовал этой цифре.

Потом я четыре недели ждал ответа на свое требование пересмотреть решение суда. Из Берлина поступило подтверждение подлинности моих документов. Оставалось подождать всего несколько дней до того, как меня освободят.

Почему американцы арестовали меня, остается для меня тайной. Если они действительно подозревали во мне сотрудника НКВД (МГБ. – Ред.), то почему они сначала не проследили за мной, чтобы добыть нужные улики? Зачем была нужна эта неуклюжая попытка шантажа и этот смешной приговор?

Впрочем, этот довольно забавный фарс не вызвал у меня никаких мрачных предчувствий. Даже если они не знают об этом и не смогли ничего доказать, теоретически я ведь и был агентом НКВД (МГБ. – Ред.). Пусть даже я и находился в отпуске, но, боже мой, я ведь должен был шпионить за бывшими офицерами и наблюдать за перевооружением немецкой армии. Интересно, сколько туристов и отпускников из Восточной зоны собирают информацию для советских «органов»? Примерно из сотни человек, получивших загранпаспорт, восемьдесят так или иначе получает какое-нибудь разведывательное задание. Даже в лагерях тот, кто когда-либо посещал другую страну, навлекал на себя подозрение советских органов в шпионаже. Они просто не могут по-другому смотреть на вещи, поскольку каждый человек, покидающий их собственную страну, вовлечен с шпионскую деятельность.

Нет, я не испытывал злобы по отношению к американцам, несмотря на то что каждая минута в одиночной камере тянулась как целая вечность. Но вопрос о том, что делать по возвращении в Берлин, висел на мне тяжким грузом. Последним ударом стало дело Тито. Когда шесть лет назад Тюльпанов спросил меня, что мне известно о Карле Марксе, мне было стыдно за то, что мне нечего было ему ответить. Но это было ничто по сравнению с тем конфузом, который я почувствовал, когда американцы спросили в Оберурзеле мое мнение по поводу конфликта между Тито и Кремлем! До тех пор, пока они не швырнули мне под нос газеты, издающиеся в Восточной зоне, я не мог поверить, что такой конфликт мог действительно иметь место.

Всего несколько месяцев назад два спецкора Tagliche Rundschau как раз вернулись из поездки в Югославию, и установившейся в этой стране демократией было принято шумно восхищаться. Всего несколько недель назад в нашей газете была закончена серия их репортажей

об этой «образцовой социалистической стране», а вскоре планировалось выпустить их отдельной книгой. Все время после окончания войны советская коммунистическая пропаганда без устали нахваливала государство Тито как прототип страны народовластия.