Хрустальная колыбель - Сергей Юрьев

— Где ж его взять-то?

— За дверью стоит, — неожиданно сообщил Логвин, и «братья» расступились, образуя у входной двери живой коридор. — Их Милость Юм Бранборг, лорд Холм-Дола!

Юм вошёл, слегка прихрамывая и опираясь на Посох Святителя. Сделав несколько шагов по ковровой дорожке, он оглядел собравшихся на спешную коронацию.

— Мы рады… Это. Приветствовать, — заявил слегка опешивший претендент на престол и, вместо того чтобы шагнуть навстречу высокому гостю, слегка попятился.

— Ваша Милость, — обратился к Юму Харл Логвин. — Не соблаговолите ли вы признать лордом Холм-Эста благородного эллора Гудвина Марлона, родича владетелей Холм-Ида?

— Соблаговолю, — еле слышно отозвался Юм. — Соблаговолю. Только с одним условием.

— С каким же?! — удивлённо воскликнул Харл Логвин, не помня, чтобы во время предварительных переговоров на краю выгребной ямы молодой лорд ставил какие-либо условия, кроме того, чтобы немедленно нашли знахаря для варвара, оказавшегося с ним в одной компании.

— Моему другу очень нужен вон тот кинжал. — Юм кивнул в сторону мёртвого тела, которое никто так и не удосужился убрать.

Глава 4

Страх, явленный тебе вовремя, — тоже бесценный дар, как и всё, что даётся во спасение.

Книга Откровений. Храм, Холм-Гот, запись от 12-го дня месяца Студня 334 г. от В.П.

— Не поверите, братаны, Хач горбушку крошит! — Сивый был коронован в законники на последнем сходе и потому ещё не обрёл должной степенности. Он ввалился в Центровую Хазу, растолкав шестёрок, столпившихся у входа в ожидании ценных указаний. — Стоит на базарной площади и орёт, что всех покоцает, а Шкилета, Тесака и Брюхатого он в белых чепчиках видал — кишки наружу.

— Чё?! — немедленно взвился Брюхатый, получивший свою кличку за то, что постоянно носил на поясе полупудовый мешок с золотом на мелкие расходы. — Да я ему сейчас ходули отвинчу!

— Сядь. — Шкилет хлопнул Брюхатого по плечу. — Может, у него крыша поехала?

— Нам тут психов не надо, — заметил Тесак, слывший самым рассудительным среди законников. — Пусть Брюхатый порезвится.

Брюхатый тут же сорвался с места, и шестёркам пришлось торопливо расступиться. Начался обычный рабочий день. Секретарь озвучил список корыт, вернувшихся с дела за прошедшие день и ночь, шестёрки тут же отправлялись осматривать добычу, чтобы прикинуть долю морской девы и сколько «пены» Собиратели должны слить в общак. Потом на аркане притащили капитана Сливу, и Тесак сообщил ему, что тридцативёсельный карбас «Моржиха Маня» изымается в пользу Центровой Хазы за жертвоприношения морской деве, помимо Чертога, и неправедную делёжку добычи среди братвы. Когда бывшего капитана увели на правёж, заслушали доклад казначея о наваре за последний месяц, а потом приступили к рассмотрению жалоб.

— Братва, девяносто три рыла с пяти корыт жалуются, что на базаре жратва за год втрое подорожала, — начал зачитывать секретарь первую попавшуюся бумагу, и законники сделали серьёзные лица. — Землепашцы, табунщики и прочие огородники совсем оборзели. Не понимают, падлы, что их же сородичи жизнью рискуют, за «пену» кровью плачено.

Дверь снова с грохотом распахнулась, и на пороге показался всё тот же Сивый:

— Братаны, атас! Хач Брюхатого замочил!

На лицах у законников застыло безмерное удивление. Кабатчика Хача все знали как свойского мужика без особых закидонов, всегда исправно платившего долю и даже изредка делавшего подношения морской деве, хотя ему этого можно было и не делать — Чертогу жертвовали только те, кто промышлял на море.

— А еще говорит: если его первым законником не коронуют, он всех порежет. — Сивый был бледен, нижняя челюсть у него дрожала, а на лбу выступили крупные капли пота. — И жрецов, говорит, перебьет, если сама морская дева ему не даст.

Такое не то что говорить, даже повторять было кощунственно, и Шкилет, слывший самым справедливым из законников, метнул в Сивого нож. Мало того, что тот чуть ли не в штаны наделал, так ещё и кощунство… Сивый кулём повалился на пол, и пара шестёрок за ноги выволокли его из помещения. Десять законников с одобрением посмотрели на Шкилета, и тот понял, что из-за такого мозгляка, как Сивый, разборок не будет. Но внутри оставалось нехорошее чувство, что происходящее на базарной площади — не просто выходка взбесившегося психа, что всё гораздо серьёзнее и страшнее. Почему-то вспомнилось, как ловко отмазался Хач, когда однажды выяснилось, что не все братки, входившие в его таверну, потом оттуда вышли.

— Шкилет, поди посмотри, — предложил Кривой, и стало ясно, что ему тоже не по себе.

— Нет уж, давай все вместе сходим! — вмешался Бляха. Он поднялся с лавки, опираясь на костыль, и первым заковылял к выходу.

На базарной площади, против ожидания, было не так уж людно. Народ всё больше толкался в узких улочках, прилегающих к рынку, но и здесь было непривычно тихо. Все разговаривали вполголоса, и даже не слышалось обычных проклятий, когда кто-нибудь, убираясь с дороги, наступал товарищу на ногу.

— Может, послать на крышу парней с самострелами, пока не поздно? — предложил Шкилет идущему впереди него Тумбе. — Не нравится мне…

— Зато мне нравится! — отозвался Тумба, не поворачивая головы. — Дожили! Какой-то кабатчик, сявка. Да мне самому в кайф его по рёбрышку разобрать.

Хач сидел на повозке, запряжённой двумя мулами, и швырял в зазевавшихся воробьёв золотыми слитками в пол-унции каждый, до сих пор ни разу не промахнувшись. Возле колеса, прямо на булыжнике мостовой, сидел в стельку пьяный жрец и пытался затянуть ритуальный гимн, прославляющий морскую деву, но постоянно срывался на застольную песню «У меня есть хрящик один». Известный шпион и мошенник Кунтыш собирал брошенные Хачем слитки, отгоняя пацанов, которые, набравшись смелости, пытались делать то же самое. Слитки он прятал где-то за пазухой, а сбитых воробьёв приносил Хачу в зубах, словно собака. Кабатчик гладил «пёсика» по голове и тут же наливал ему в кружку чего-то из большого глиняного кувшина. Завидев законников, Хач демонстративно от них отвернулся.

— Это кто? — поинтересовался Хач у Кунтыша, не глядя, тыкая пальцем в сторону приближающихся законников.

— Местная шушера, — без запинки ответил Кунтыш и швырнул в Тумбу, который оказался ближе других, дохлым воробьём.

— Чего хотят?

— Ща спрошу, — пообещал Кунтыш и тут же спросил: — Эй, чё припёрлись, говнюки?

Тумба в три прыжка оказался рядом с ним, вцепился в длинную шевелюру и приставил к горлу кривой ножичек.