Князь Лавин - Ольга Погодина

– Такое дело обыкновенно требует совета с военным вождем, – пробормотал Чиркен.

– А разве не ты – хан? – Баргузен все больше распалялся, – Еще неизвестно, как запоет Джурджаган, и кому он теперь больше верен – своему племени и тебе, хан, – или угэрчи?

Чиркен дернулся – это и для него было предметом долгих размышлений. А Баргузен продолжал гнуть свое:

– Разве тебе, хану, не позволено больше, чем другим? Есть закон для Джурджагана, а разве есть для тебя закон? Ведь если есть – во власти хана его и изменить!

Хорошо говорил,складно. Чувствуя, что сам воодушевляется, и что Чиркен подается на его уговоры.

– Вот заодно и посмотришь, кто по-настоящему тебе верен, а кто… – Баргузен многозначительно не договорил.

Чиркен помрачнел, отпил архи. Неужели он сказал что-то не то?

Хан поднял голову, в глазах был холод. Он властно махнул рукой.

– Что ж, ты свое сказал. Иди. Я подумаю.

Вот так, подумал Баргузен, пятясь из ханской юрты и закипая от злости. То сидел, улыбался, а то вдруг – рраз! – и, словно раба, отослал. Ох уж эта власть, что с людьми творит…

Сидеть в юрте, с женой, не было сил. Зря он вообще женился. Из злости женился, – чтоб никто, а особенно рыжая стерва, не подумали, что его так уж обидел ее отказ тогда, два года назад. Отказала-таки! А Илуге, – тоже мне, брат, даже вмешиваться не захотел! Распустил девку донельзя, а Баргузену теперь – опять! – из-за нее жизнь покалечил.

Баргузен зло пнул носком сапога попавшийся на дороге камень. Камень попал в пробегавшую мимо по своим делам собаку и пес, недоуменно и жалобно взвизгнув, метнулся с дороги. Баргузен почувствовал мрачное удовлетворение. Вот так бы и с угэрчи!

Ничего, если Чиркен откажет, он, Баргузен, к тэрэитам поедет. Эти и так не слишком-то жалуют угэрчи. И доля им досталась меньшая, а ртов голодных куда как поболе, чем у джунгаров. Да, он поедет к тэрэитам. Они побегут за ним как миленькие, – еще бы, кровный брат угэрчи, обиженный им: глядите, как справедлив ваш кумир! Баргузен хорошо понимал, что следует извлекать выгоду из всего, и из своей горькой обиды в том числе. Придет и его день!

… После его уход в юрте хана воцарилось долгое напряженное молчание. Зия, неслышно передвигаясь по юрте, убрала посуду, бросила объедки собакам, немедленно устроившим за порогом визгливую свару. Она, к удивлению Чиркена, отказалась от собственной юрты, отказалась от постельных служанок и вела хозяйство сама, как обычная женщина. Чиркену это одновременно и нравилось, и раздражало. Он боялся себе признаться, что привязался к маленькой охоритке, хотя первое время оба переносили…нелегко.

Сейчас Чиркен уже достаточно знал ее, чтобы чувствовать: не одобряет. Ну и что, в конце концов, не женское это дело – одобрять или не одобрять его, хана, суждения и дела! Однако томительное молчание раздражало все больше и, наконец, Чиркен не выдержал:

– Что молчишь? Язык проглотила?!

– Ты все знаешь наперед, мой хан, – мягко сказала Зияя, глянув на него своими мягкими оленьими глазами, – Мысли твои, я верю, мудры, а поступки благородны.

– Издеваешься? – Чиркен насупился.

– Отчего же? – Зия подняла темную прямую бровь, – Если только в твоих мыслях нет злого умысла, а в делах -зависти и корысти. Тогда – издеваюсь.

Оружие мужчины – меч, оружие женщины – язык. И этим оружием маленькая охоритка, как оказалось, владела хорошо. Чиркен почувствовал, что краснеет.

– Есть мысли и дела, которые диктуются необходимостью, а не благородством, – как можно суровее сказал он.

– А есть такая необходимость – слушать этого человека с его злым языком? – невозмутимо спросила она.

– Есть! – почти заорал Чиркен, – Власть хана – это не нечто незыблемое. Она как огонь в очаге: перестанешь поддерживать – погаснет! И так уже я для моего племени не более чем память о моем деде! Все взоры джунгаров устремлены туда – к Илуге! К Джурджагану!

– Ты тоже хотел бы оказаться там, а? – в голосе жены уже не было укоризны. Просто сожаление.

– Да, – признался Чиркен, пряча глаза, – Быть ханом – занятие для стариков, не для воинов!

– Быть ханом нелегко, – согласилась Зия, – Это значит в какой-то мере не принадлежать себе. Мой дед, Кухулен, часто так говорил.

– Твой дед получил все в свое время! – зло сказал Чиркен, – Он успел побывать и великим воином, и мудрым вождем. Отцом пятерых сыновей- воинов и хуланов. Дедом и прадедом. Ему повезло.

– Не так уж повезло, – проронила Зия, – Если вспомнить поход Дархана.

Чиркен подумал немного… и промолчал. Мочал долго, становясь все мрачнее.

Потом поднялся. Пинком отбросил в угол чашу с остатками еды.

– Я все равно поеду.

– Угэрчи! Приехали твоя мать и Заарин Боо! – к нему, размахивая руками, несся один из сотников Джурджагана. Кажется, Токум, – вот как его зовут.

Она здесь!

Илуге вместе с Ли Чи проводили осмотр наспех возведенных укреплений. Крепостные стены Чод, в отличие от стен Шамдо, были сложены не из кирпича-сырца, а из камня, которого вокруг было в изобилии. По приказу Илуге сотни рабочих трудились, выкапывая вокруг города ров, а вырытую землю вместе с грудами щебня складывая перед ним, образуя насыпной вал. С гор подвозили телеги с камнем, который складывали в груды с внутренней стороны стен, чтобы иметь возможность осыпать ими противника, подобно обвалам в горах. В неподвижном воздухе висела плотная пыль, оседавшая на лице толстым слоем, раздавались возгласы надсмотрщиков и отрывистые слова команд.

С показной неторопливостью отдав Ли Чи последние указания, Илуге спустился со стены, где его ждал Аргол, наслаждаясь сочной травой, которую целыми возами свозили в город с окрестных лугов, запасаясь кормом для лошадей. Он едва сдерживался, чтобы не послать коня в галоп, однако ехал неторопливой рысью, принуждая себя выслушать Токума, который также доложил о прибытии Чонрага, Малиха и всех, кого он оставил охранять свою мать и сестру, отправляясь следом за Джурджаганом.

Она здесь!

Площадь перед дворцом была полна воинами, приветствовавших его громкими криками и ударами мечей о щиты. Приветствовав их, Илуге торопливо пересек внутренний двор, подходя к Залу Приемов.

Ицхаль и Заарин Боо были там. Малих о чем-то тихо говорил с Джурджаганом. Чонраг, по-детски раскрыв рот, глазел на покрытые росписью стены и колонны.

Илуге подошел к матери. Наклонил голову.

– Я рад, что вы здесь. Где Янира?

В прозрачных глазах Ицхаль мелькнула смешинка.

– Я попросила этого важного человека, "распорядителя внутренних покоев", проводить ее в приготовленные для нас комнаты, и он повел ее туда. Бедняжка еще очень слаба, а долгое путешествие не пошло ей на пользу.