Достоевский во Франции. Защита и прославление русского гения, 1942–2021 - Сергей Леонидович Фокин

теряет первоначальные коннотации и служит средством обличения рассудочного способа познания реальности. Означаемое опустошается в процессе тотальной синонимизации. По мысли авторов «Скрытой истории…», такого рода ассоциативный механизм позволяет обнаружить особую «логику аффинитивности» как возможности связи многообразного в едином акте «схватывания», что позволяет провести первую параллель с «Критикой чистого разума» И. Канта.

В России XIX века нигилизм принимает форму открытых политических акций. Теоретические положения, непосредственно сопрягаясь с революционной практикой, постепенно приводят к отождествлению рассматриваемого понятия с террором. Так, М. А. Бакунин последовательно обращает гегельянскую философию в инструмент политической борьбы, направленной на сиюминутное и всеобщее разрушение.

Интерпретация нигилизма Бакуниным, делающая ставку на его деструктивный потенциал, странным образом возвращает нас к фигуре Клоотса. Бакунин есть «топологическое расширение фигуры Клоотса»[516], считает Коэн-Алими. Оба понимают нигилизм как инструмент активного преобразования действительности и провозглашают безотлагательность конкретных практических действий, будь то устранение религиозного культа или же воплощение в жизнь идеалов революции. Диспозитив Клоотс/Бакунин задает тотальную политизацию философии, игнорируя при этом ее медитативный аспект и оставляя в стороне идею о поступательном характере исторического процесса. По этой причине нигилизм вновь оказывается «по ту сторону» философского дискурса и представляет собой «антифилософему» par excellence[517].

Параллельно со становлением нигилизма в качестве политической программы наблюдается дальнейшая его трансформация в литературном дискурсе. Произведения Достоевского выступают в «Скрытой истории…» в качестве «экспериментальной площадки», на которой разыгрывается метафизическая трагедия нигилизма. Он «вживляет» в тело нигилизма его собственный язык[518] с целью разоблачения стоящей за ним философской традиции. Вопрошание о судьбе нигилистов прослеживается во всех романах писателя: слепой разум, воплощенный в образе Раскольникова, ведет на каторгу, где вместо диалектики наступает жизнь[519]. Философия с неизбежностью становится «каторжной философией». Такова подлинная трагедия нигилизма. Без Бога, без Абсолюта свобода воли обречена на саморазрушение. Фай и Коэн-Алими полагают, что произведения Достоевского выступают своего рода «антидотом» философии, «обособившей» умы молодого поколения.

Ни политический, ни литературный дискурс в данном случае не обладают автономностью, но постоянно преломляются друг в друге. Иначе говоря, речь идет о «серийном сосуществовании способов рассказа»[520], различных модусов сказывания. Второй диспозитив Достоевский/Якоби задает критическое осмысление философии в литературном дискурсе. Оба заставляют разум, отрезанный от веры, проживать свою судьбу «до конца», обнажая тем самым природу философии, лишенной непосредственности восприятия и преграждающей путь к чуду и спасению. В этом смысле рассматриваемый диспозитив представляет собой подрыв «изнутри» философского дискурса.

В учении Ницше понятие нигилизма вновь возвращается в лоно философии. Известно, что Ницше был знаком с трудами Достоевского, Тургенева, Чернышевского, а также Гейне, высказавшего мысль о связи переворота, произведенного немецкой классической философией, и последовавшего за ним революционного террора. Коэн-Алими отмечает близость психологического и метафизического аспектов трактовок нигилизма Достоевским и Ницше, которые вместе с тем радикально отличаются путями выхода из него. Как и Достоевский, немецкий философ доводит нигилизм до «предела». Однако процедура его «обезвреживания» на этот раз реализуется посредством «переоценки всех ценностей».

Нигилизм понимается Ницше как психологическое состояние, вызванное «осознанием долгого расточения сил, мукой „тщетности“»[521], пониманием невозможности искомого нравственного канона и миропорядка, а также отсутствием во всем совершающемся некоего организующего целого. Наличие последнего гарантирует индивиду чувство причастности к действующему через него «бесконечно ценному целому»[522] и тем самым утверждение собственной ценности. К этим двум положениям мыслитель добавляет третье: признание метафизического, потустороннего мира созданным исключительно из психологических потребностей и запрет на веру в этот «истинный» мир.

«Смерть Бога» и есть опустошение истинного потустороннего мира, которое приводит к утрате ориентиров и целей. Тем не менее нигилизм не устраняет ценность как таковую, но выражает ее в «отвращении» и «ничто» как самой крайней его форме[523]. Поэтому способ преодоления его состоит в переоценке самого понимания ценности, созидании ценности «посюстороннего», «возвращении земле ее цели».

Философией Ницше открывается новая страница в истории нигилизма. Он уже не может быть сведен к политическим дебатам или редуцирован к литературному концепту. Развертки нигилизма, заданные двумя диспозитивами и пересечением двух режимов дискурса, претерпевают радикальные изменения в его философии. По мысли Коэн-Алими, Ницше формирует новую «эпистему»: нигилизм наделяется здесь психологическими характеристиками и предстает как диагноз, поставленный философом всей западноевропейской мысли.

Вышеописанные рассуждения продолжает в Партитуре 2 «Скрытой истории…», бóльшая часть которой посвящена рецепции ницшеанской философии Хайдеггером, и в частности его интерпретации падения космологических ценностей.

Нигилизм понимается Хайдеггером как «исторический процесс, в ходе которого „сверхчувственное“ в его господствующей высоте становится шатким и ничтожным, так что само сущее теряет ценность и смысл»[524]. В силу этого он есть «сама история сущего»[525]. Конец метафизики, выраженный формулой «Бог умер», не равен, однако, концу истории. Этот этап Хайдеггер именует «классическим нигилизмом», основанным на принципе «переоценки всех ценностей», которым, как он утверждает, Ницше обозначил собственную «метафизическую позицию внутри истории западной метафизики»[526].

«Психология» Ницше как вопрошание о психическом, «живом», детерминирует становление в смысле «воли к власти». Воля, по Хайдеггеру, есть «основная черта всего сущего»[527], истиной о котором является метафизика, поэтому «психологию» Ницше он представляет равнозначной метафизике:

Метафизику Ницше и тем самым сущностное основание «классического нигилизма» можно теперь яснее очертить как метафизику безусловной субъективности воли к власти[528].

Атрибуцию вышеописанной позиции Ницше Фай расценивает как «фальсификацию». В подтверждение своих доводов автор приводит следующие фрагменты из «Воли к власти»:

Но как только человек распознает, что этот новый мир создан им только из психологических потребностей и что он на это не имел решительно никакого права, возникает последняя форма нигилизма, заключающая в себе неверие в метафизический мир, — запрещающая себе веру в истинный мир[529].

Мораль ограждала неудачников, обездоленных от нигилизма, приписывая каждому бесконечную ценность, метафизическую ценность, и указуя им место в порядке, не совпадающем ни с мирской властью, ни с иерархией рангов, — она учила подчинению, смирению и т. д. Если предположить, что вера в эту мораль погибнет, то неудачники утратят свое утешение — и погибнут тоже[530].

Тем самым Фай демонстрирует, что метафизика и нигилизм находятся здесь в отношениях радикальной оппозиции, и это полностью