Последняя ночь на Извилистой реке - Джон Ирвинг

— Нет, не возражаем. Выключите его, пожалуйста, — почти хором произнесли Иокогамы.

— Эд, где ты? — доносился из темноты голос Сяо Ди. — Эд!.. Похитили, поганые фермеры-патриоты!

— Я могу отвести Джо домой и уложить спать, — предложила одна из японок.

— Вначале я покормлю мальчика, — сказал повар. — Дэниел, ты побудешь немного в роли метрдотеля?

— Конечно. Я еще не забыл, как это делается.

Писатель вымыл лицо, руки и надел чистый передник. Когда он вышел в зал, бизнесмены очень удивились: надо же, не азиат и не устрашающего вида.

— А что там было у вас на кухне? — осторожно спросил один из них, явно не желая, чтобы Сяо Ди услышал его вопрос.

— Прямой телерепортаж о конце войны, — ответил Дэнни.

— Но равиоли просто потрясающие, — признался другой бизнесмен. — Передайте повару нашу благодарность.

— Обязательно передам.

Ресторан не пустовал. Пришла компания университетских преподавателей. Пришли родители, решившие побаловать своих чад-студентов изысканным ужином. Казалось, они даже не знали, что закончилась война во Вьетнаме. Естественно, они же не были на кухне «Мао», когда там показывали Сайгон. (Вряд ли в Америке запись прямого репортажа будут показывать целиком и по всем телеканалам. Выберут самые эффектные куски, день-два покрутят и забудут.)

Агу оставили на ночь в больнице. Каори (или Сао) отвела Джо домой и уложила спать. Дэнни заехал в больницу за И Ин, и они тоже поехали домой. Повар приедет потом, когда «Мао» закроется.

Японская нянька ушла, повар еще не возвращался. Джо спал на втором этаже, а Дэнни сидел на кухне вместе с И Ин. Как и повар с сыном, китаянка тоже не пила ни спиртного, ни пива. Сейчас она делала себе травяной чай, который якобы помогал при простуде.

— Ну вот, наконец мы одни, — сказала ему И Ин. — Почти одни. Я забыла про свою дурацкую простуду.

Чайник только закипал. И Ин стояла со сложенными на груди руками и внимательно смотрела на Дэнни.

— Что? — спросил он.

— Ты знаешь что, — ответила И Ин.

Дэнни первым опустил глаза.

Пауза была слишком тягостной. Дэнни нашел спасительную тему.

— Все забываю спросить: а как движется дело с документами для твоих родителей и дочки?

И Ин сняла с плиты закипевший чайник. Повернувшись к писателю спиной, она медленно наливала кипяток в высокую фарфоровую чашку. Как и все китайские чашки, эта была с крышкой.

— Я начинаю думать: а стоит ли им сюда приезжать? Но пока мне тяжело отказываться от своего замысла. Я так долго к нему шла.

Уже потом, в Вермонте, Дэнни узнал, что И Ин вернулась в Гонконг, где тоже работала медсестрой. (О дальнейшей судьбе Иокогам Сао и Каори повар с сыном так ничего и не знали.)

В тот вечер (вечер окончания войны) И Ин ушла со своим чаем наверх, оставив Дэнни одного. Искушение включить телевизор было очень велико, но писатель ему не поддался. Вместо этого он вышел на улицу и побрел по тротуару. Время двигалось к одиннадцати. Первые этажи домов были сплошь темными. Светились только вторые и третьи, где жильцы читали в постели или смотрели телевизор. В комнатах вспыхивали характерные экранные отсветы. Почему-то сегодня все они были голубовато-зелеными и голубовато-серыми. Что-то разладилось в системе цветопередачи.

Конец апреля в Айове — время достаточно теплое. Окна многих домов были раскрыты. Звук работающих телевизоров выливался на улицу, но разобрать, какую именно передачу смотрят в том или ином доме, Дэнни не удавалось. Ему казалось, что большинство все-таки смотрят новости. Но кто-то вполне мог предпочесть сентиментальную мелодраму или что-то еще.

Если на небе и светили звезды, Дэнни их не видел. Он жил на Корт-стрит почти три года. Это было вполне безопасное место, если не считать голубого «мустанга», за рулем которого никто никогда не видел водителя. Но близилось время возвращения в Вермонт. «Эта поганая, придурочная страна…» — вспомнились ему слова Кетчума. Похоже, старый сплавщик был слишком сердит или слишком пьян, чтобы закончить фразу. Возможно, и то и другое. Но не слишком ли жестоко Кетчум судил об Америке? Дэнни все же надеялся, что их старый друг хватил через край. И с выпивкой, и с суждениями.

— Прошу тебя, позаботься о моем отце и маленьком сыне, — произнес вслух писатель.

Он не знал, к чему или кому обращается. К беззвездной ночи над Айова-Сити? К какой-нибудь чуткой душе, находящейся поблизости и способной услышать? (И Ин, если не спит, услышала бы.)

Дэнни сошел с тротуара на пустую проезжую часть, словно подзадоривая голубой «мустанг» заметить его.

— Прошу тебя, не причиняй вреда ни моему отцу, ни моему сыну. Если тебе обязательно нужно сделать зло, сделай его мне, — сказал он.

Только кто находился там, под невидимыми небесами, способный защищать или причинять зло?

— Небесная леди! — позвал писатель.

Но Эми не говорила, что бывает ангелом круглосуточно. И потом, он восемь лет ее не видел. Ответа с небес не было.

Глава 11. Мед

«Что у меня с памятью?» — думал повар. Скоро ему исполнится шестьдесят. Его хромота стала заметнее. Тони Эйнджел пытался вспомнить рынки, куда они ездили с Сяо Ди — младшим из братьев Чен. Кам-Куо находился на Мотт-стрит[169], а Кам-Ман — в Бауэри[170]. Или наоборот? Повар решил, что это не столь уж важно. Главное, он помнит более существенные моменты.

Он помнил, как прощался с братьями Чен. Как Сяо Ди обнимал его, как Агу шевелил приживленной фалангой указательного пальца и плакал.

— Ше бу де! — кричал Сяо Ди.

(Братья Чен произносили эти слова на шанхайский манер — «Се бу деэ».)

— Ше бу де! — кричал Агу, шевеля своим слегка изуродованным указательным пальцем.

Это выражение Тони Эйнджел услышал гораздо раньше прощания с Айова-Сити и рестораном «Мао». В одну из их шестнадцатичасовых поездок из Южного Манхэттена в Айову (кажется, в это время они ехали по шоссе 80) Сяо Ди разъяснил повару смысл слов «ше бу де». Их произносят, когда человек покидает родину и едет куда-то далеко — в Нью-Йорк, Сан-Франциско или куда-нибудь еще — и, возможно, больше не увидит ни родных, ни друзей детства, ни соседей, с которыми жил на одной улице. Смысл этих слов переводился как «мне невыносимо с тобой расставаться».

— Ты их произносишь, когда не хочешь расставаться с теми, кто у тебя есть, — так говорил ему Сяо Ди.

— Ше бу де, — прошептал повар, стоя на кухне своего любимого «Авеллино».

— Вы о чем, босс? — спросил его помощник Грег.

— Это я с кальмаром разговариваю. Знаешь, Грег, у кальмаров есть одна особенность. Их надо варить либо очень быстро, либо очень долго. А все, что в промежутке, — это вареная резина, но никак не кальмар.

Эти слова молодой повар слышал не впервые и потому лишь хмыкнул в ответ.

Кальмара, которым Тони Эйнджел собирался удивить своего сына, он варил очень долго. Повар добавил в кастрюлю консервированных томатов и томатной пасты, чеснока, базилика, несколько горошинок красного перца и черных маслин. Кедровые орешки и резаная петрушка могли еще подождать: их добавляли в самом конце. Кальмар подавался с макаронными перьями, и все это щедро посыпалось петрушкой. (Пармезан к кальмару абсолютно не годился.) А после кальмара Дэнни съест немного салата из рукколы. Пожалуй, не помешает добавить туда козьего сыра. Повар закупал местный сорт этого сыра и был им вполне доволен.

А сейчас подошел черед вытаскивать пиццу пеперони из духовки ирландской дровяной плиты.

— Ше бу де, — прошептал Тони, обращаясь к плите, и Грег вновь поглядел на него, не понимая, что сегодня творится с их боссом.

— Ты же опять плачешь, — сказала ему Селест. — Неужели не замечаешь? Может, все-таки скажешь, в чем дело?

— Лук резал, — отговорился повар.

— Будет тебе врать, Тони, — сказала официантка. — Это пиццы для тех двух старых задниц? Давай отнесу им. А то эти клуши такие голодные, что того и гляди сожрут Дэнни.

— Бери, пиццы готовы.

Он поддел шумовкой макаронные перья и проверил на вкус, сварились ли. Селест величественно удалялась из кухни, унося пиццы пеперони. Все это время Лоретта глядела на него, будто пыталась что-то расшифровать.

— Что тебе? — не выдержал повар.

— Загадочный вы человек, — сказала Лоретта. — И Дэнни тоже загадочный. Согласны?

— Любишь ты преувеличивать. Вся в маму, — улыбнулся повар.

— А что с кальмаром? Готов? Или вы рассказываете ему историю своей жизни? — спросила Лоретта.

Из зала послышалось взвизгивание Крошки:

— Ой! Какая тоненькая корочка!

— И вправду тонкая, — одобрительно добавила Мэй.

— Наш повар делает замечательную пиццу, — сказал им Селест. — И всегда с тонкой корочкой.