Волшебный корабль - Робин Хобб

Мысль о собственном безличии ошеломила его. Вот он, Уинтроу, самый обычный мальчишка. Ничем не выделяющийся из толпы. Самый обычный юнга на корабле. Неумелый моряк. Что толку о нем вообще упоминать?… Минует время, он умрет, и житейское море сомкнется над ним, как если бы он вообще не рождался. Уинтроу почти физически ощутил, как растворяется в темноте…

Нет. Нет!.. Он так просто не сдастся. Он будет держаться за себя, за свою веру, он будет драться. И рано или поздно что-нибудь произойдет. Ну хоть что-нибудь. Пришлют ли из монастыря гонца разузнать, что с ним сталось и почему он не возвращается?…

— Кажется, я надеюсь, что меня выручат, — сказал он вслух.

Вот оно. Вот, значит, какую высшую цель он себе нынче поставил. Выжить и остаться самим собой, пока кто-нибудь не явится спасать его. А он был совсем не уверен в том, что…

У него определенно начала рождаться какая-то дельная мысль. Но он не успел даже издалека к ней подступиться. Незаметно подкравшаяся чернота сна без сновидений затопила его разум.

Проказница вздохнула, покачиваясь возле темного ночного причала. Сложила на груди изящные руки — и стала смотреть на яркие огни ночных рынков. Она была так занята собственными невеселыми думами, что даже вздрогнула, когда к доскам обшивки тихо прикоснулась человеческая рука.

— Роника! — воскликнула она удивленно, посмотрев вниз.

— Да, это я… Только тихо, прошу тебя. Давай посекретничаем.

— Как скажешь, — понизила голос Проказница. Ей сделалось интересно.

— Я хочу у тебя спросить… Ну… в общем, Альтия прислала мне записку. Она боится, что у тебя не все в порядке… — голос женщины дрогнул. — На самом деле записка прибыла несколько дней назад, но служанка, решив, что там ничего важного, сунула ее куда-то у Ефрона в кабинете… так что я ее только сегодня случайно нашла.

Ее ладонь оставалась прижата к корпусу судна. Проказницы достигали кое-какие ее чувства, хотя и не во всей полноте.

— Тяжко тебе заходить в ту комнату, правда ведь? И сюда, ко мне, тебе нелегко было прийти…

— Ефрон… — трудно выговорила Роника. — Он ведь… там, в тебе? Может ли он… поговорить со мной твоими устами?

Проказница медленно, печально покачала головой. Как часто видела она эту женщину глазами то Ефрона, то Альтии. Они знали ее такой решительной, такой властной. А сейчас, в темном плаще и с поникшей головой, она выглядела… такой маленькой. Такой несчастной. Проказница рада была бы утешить ее. Но солгать не могла.

— Нет, — сказала она. — Боюсь, это мне недоступно. Да, я знаю и помню все, что было известно ему… но это так перемешано со всем остальным… И тем не менее, когда я гляжу на тебя, я люблю тебя его любовью, Роника. Может ли тебе быть от этого легче?…

— Не особенно, — столь же честно ответила Роника. — В этом можно найти какое-то утешение… но его сильные руки никогда уже не обнимут меня, и его мудрый совет не поможет мне сделать правильный выбор. О корабль мой, как мне поступить? Скажи, что же мне делать?

— Я не знаю, — сказала Проказница. Страдание Роники пробуждало в ней ответное беспокойство, и она попыталась выразить свое чувство словами: — Мне страшно оттого, что ты мне задаешь подобный вопрос. Ты же наверняка знаешь, что делать. Ефрон, во всяком случае, всегда верил — ты знаешь… — И Проказница задумчиво добавила: — Ты знаешь, он себя считал простым мореплавателем, и не более. Человеком, который умел здорово управляться на судне. А ты была мудростью семьи. Ты видела дальше и глубже, и он на это рассчитывал.

— В самом деле?…

— Ну конечно. Иначе как бы он уходил в свои плавания, оставляя тебя одну на хозяйстве?

Роника помолчала некоторое время. Потом глубоко и протяжно вздохнула. Проказница же негромко добавила:

— Я думаю, он сказал бы тебе: «Подумай сама».

Роника устало покачала головой:

— Боюсь, ты права. Скажи, Проказница… Где Альтия? Ты не знаешь?

— Где она сейчас? Нет, не знаю. А ты?

Роника неохотно ответила:

— Я ее не видела с того первого утра после смерти Ефрона.

— А я видела. Несколько раз. В последний раз, когда она пришла проведать меня, Торк сбежал по трапу и на нее чуть не с кулаками накинулся. Она его спихнула с причала и ушла прочь, а все остальные смеялись.

— Она была… в порядке?

Проказница поразмыслила:

— Вряд ли она чувствует себя лучше, чем ты или я. То есть она обижена, расстроена и растеряна. Но она мне велела быть терпеливой. Сказала, что все со временем выправится. Еще сказала, чтобы я не пыталась сама что-то предпринимать.

Роника очень серьезно кивнула.

— Именно об этом и я собиралась тебя попросить. Затем и пришла. Как, сумеешь ты последовать нашим советам?

— Я?… — Корабль чуть не расхохотался. — Роника, да ведь я… да ведь я трижды Вестрит. И долготерпения во мне уж никак не больше, чем у моих предков!

— Честный ответ, — согласилась Роника. — Тогда я скажу так: попытайся. Пожалуйста, попытайся. И вот еще что… Если Альтия появится здесь прежде, чем ты уйдешь в море, передай ей от меня два слова, хорошо? Мне никак больше с ней не связаться, кроме как через тебя…

— Конечно. И я обещаю, что никто, кроме нее, твоих «двух слов» не подслушает.

— Хорошо. Очень хорошо… Так вот — я просто прошу, чтобы она зашла домой и со мной повидалась. Мы с ней не до такой степени по разные стороны, как ей самой представляется… В подробности входить, впрочем, не буду. Просто шепни ей потихонечку, чтобы заглянула домой.

— Обязательно. Только не знаю, послушается ли она.

— И я не знаю, кораблик. И я тоже не знаю…

Глава 14

Семейное дело

Кеннит не повел захваченный корабль в Делипай. Еще не хватало, чтобы неуклюжая посудина застряла где-нибудь в узком проливе или уселась на одну из песчаных мелей которыми изобиловали подходы к пиратскому городу. Вместо этого они с Соркором решили отвести ее в порт под названием Кривохожий. Решение было принято после напряженного обсуждения. «Ну и чем тебе не нравится это местечко? — насмешливо спросил Соркора капитан. — Кривохожий, насколько мне помнится, и основали-то беглые рабы, когда однажды невольничий корабль укрылся от бури в извилистом проливе, и тут-то „груз“ взбунтовался, причем успешно…» — «Истинно так, — упирался Соркор, — но ведь там ничего нет, кроме песка и утесов, обросших ракушками! Какая будущность ожидает там наших бедняг?» — «Уж всяко получше, чем если бы они так и остались у хозяев. Ты сам о том говорил», — поддел его Кеннит. Соркор надулся, но капитан настоял на своем.

До Кривохожего они добирались тихим ходом шесть дней. До него было куда ближе, чем до Делипая, но так или иначе, с точки зрения Кеннита, время оказалось потрачено с толком.

Сколько-то спасенных рабов так и умерло прямо у Соркора на глазах; увы, ни болезни, ни последствия голодовки никуда не девались оттого, что человек провозглашал себя свободным. Зато следовало отдать должное Рафо и его подопечным: они рьяно взялись за дело и выскребли свой корабль буквально от киля до клотика[42]. После генеральной уборки судно перестало источать характерную вонь. Кеннит, однако, по-прежнему настаивал, чтобы «Мариетта» неизменно держалась с наветренной стороны. Он не собирался допускать на свое судно заразу и не желал рисковать. Соответственно, ни один из бывших рабов так и не побывал на «Мариетте»: «Устраивать бардак у себя на палубах только ради того, чтобы разгрузить переполненные трюмы „Счастливчика“?… Ну нет, не позволю!» Пришлось бывшим рабам размещаться на палубах своего корабля и занимать кубрики, прежние обитатели которых были скормлены змеям. Те, кто сохранил достаточно сил, начали помогать матросам, поскольку команду Рафо с собой привел очень немногочисленную. Доходяги, пытавшиеся справиться с непривычной работой, являли собой жалкое зрелище.

Как ни странно, несмотря на все тяготы и на продолжавшиеся смерти больных, люди на «Счастливчике» отнюдь не падали духом. Бывшие невольники трогательно радовались свежему воздуху, солонине из запасов погибшей команды и какой-никакой рыбешке, которую удавалось поймать. Соркор даже умудрился отогнать змей, следовавших за кораблями. Для этого понадобилось несколько выстрелов из баллист «Мариетты». Зато теперь тела умерших рабов, которые по-прежнему приходилось выкидывать за борт, упокаивались в волнах, а не попадали в пасть жадного чудища. Рабы ликовали. «Да чтоб я сдох, — думал Кеннит, — если когда-нибудь пойму: мертвому-то какая разница?…»

Они вошли в Кривохожий с высоким приливом: только так и можно было проникнуть по донельзя заиленной протоке в довольно-таки пакостную лагуну, в мелководном конце которой еще и торчал деревянный скелет потерпевшего крушение корабля. Сама деревушка являла собой разношерстный ряд хижин и домиков, растянувшийся по берегу. Убогие жилища были выстроены из обломков корабельных досок, камня и плавника, выброшенного морем. Над крышами вились жиденькие дымки. У облупленного причала дремали два рыболовных суденышка, а на береговом песке покоилось с полдюжины деревянных и кожаных лодок. Сразу было видно, что жили здесь небогато.