Пламя и Пыль - Джеймс Гарднер

Сделав глубокий вдох, я принялся рисовать.

Контуры человека. В руке короткий скипетр. Лицо; лицо Петрова. Мне некогда было выводить каждую черточку, но я все же смог изобразить человека, агонизирующего от боли.

Пламя Разумертвителя, пожирающее плоть Петрова.

Риви, самодовольно улыбающуюся при виде его мучений.

Это был всего лишь набросок, размашистые линии, острые углы… тем не менее, я знал, что именно я рисую, ясно представляя это в голове. Машинное отделение Стеклянного Паука и Петрова, сломленного волей Риви, заставившей его держать Разумертвитель в объятой огнем руке.

Никаких мелочей и подробностей. Моя работа мало напоминала рисунок, это была аллюзия ужаса и страданий. Кому-то она могла показаться беспорядочной мазней, но я видел в ней самую достовернейшую из картин.

Я передал не образ, но суть. Только бы это увидел Петров.

Я сорвал холст с мольберта и поднял его над головой. Фальшивые стражи собрались в центре зала, незаметно вынимая жезлы. Я двинулся к ним с поднятыми руками, и люди, взглянув на дрожащий над моей головой эскиз, стали передо мной расступаться. У каждого, кто его видел, широко раскрывались глаза. Многие открывали рты. Некоторые даже забегали вперед, чтобы посмотреть на рисунок еще раз. Кентавр, стоявший уже на противоположной стороне зала, прищурившись, вгляделся в холст и тихо зааплодировал.

Шум толпы изменился по всей ротонде. Многие теперь молчали и просто смотрели. Те, кто не мог увидеть рисунок, стали шептаться, спрашивая друг у друга, что там такое. Стражи Гармониума у парадного входа шагнули внутрь, потянувшись к рукоятям мечей: они, конечно, заметили наступившую тишину и посчитали, что она может означать неприятности.

Петров и его бандиты тоже это почувствовали. Они раздались в стороны, резко взяв жезлы наизготовку. Стражи у входа шумно втянули воздух, оценив смертельную опасность сложившейся ситуации. Если они бросятся вперед, могут погибнуть сотни невинных. Какой бы твердолобой ни была стража Гармониума, эти двое ясно отдавали себе отчет в своих действиях. Они застыли с мечами в руках, в их глазах горел гнев; сейчас для них лучше было сдержаться, чем доводить дело до массового убийства.

— Никому не двигаться, — приказал один из настоящих стражей. — Всем сохранять ангельскую осторожность.

Ближайший бандит криво усмехнулся и поднял жезл, но я закричал:

— Петров!

Беловолосый обернулся ко мне.

Он скользнул взглядом по моему лицу, ничем не показав, что узнал меня. Затем посмотрел выше, на холст, что я держал над головой, и прищурился.

— Это еще что такое? — резко сказал он.

— Смотри, — ответил я. — Это твое будущее. Если ты используешь эти жезлы, если ты продолжишь работать на Риви, твое будущее станет таким.

Он презрительно усмехнулся, но не оторвал глаз от рисунка. Я подошел ближе, чтобы ему было лучше видно. В зале никто не шелохнулся, не зашептался, не шаркнул ногой или попытался достать оружие.

— Ты же видишь, что это реально, — сказал я Петрову. — Это не плод моего воображения, я это видел. Смотри. Ведь ты знаешь, что это означает.

Выражение его лица почти не изменилось — только губы чуть сжались, да слегка прищурились глаза — но я заметил тот миг, когда моя картина вспыхнула у него в голове. Он увидел себя в огне, увидел, как смеется Риви… и понял, что это правда.

Петров медленно выдохнул.

— Идем, парни, — сказал он, даже не взглянув на своих подельников. — Прыгаем.

— Но мы не…

— Я сказал, прыгаем.

Нарочито неторопливым движением он сунул руку под рубаху и вытащил золотой амулет, висевший на шее. Его взгляд был прикован к моему наброску. Он поднес амулет к губам и на мгновение замер. На какую-то долю секунды Петров опустил глаза и кивнул в мою сторону. Затем он поцеловал амулет, и все три поджигателя исчезли в серебристом мерцающем сиянии.

Сияние ширилось дюйм за дюймом, охватывая стоявших поблизости очевидцев, все еще застывших от шока; скользнуло по двум стражам Гармониума — один стиснул зубы из-за того, что преступникам удалось уйти, другой заметно расслабился. Оно все росло и росло, растворяя в себе гобелены, которыми были увешаны стены, корнугона, дэва… до тех пор, пока в нем не исчез весь зал с лепниной, толпой и каменным полом. Меня окутало мягким вибрирующим светом, теплым и согревающим.

Из мерцающего сияния, ступая рука об руку, вышли мой отец и Ясмин.

— Так ты нашел ее, — сказал я отцу.

— Это она искала меня, — ответил он.

— Одно из маленьких испытаний Шекинестер, — пробормотала Ясмин. Я ждал, что она скажет дальше, но ее стиснутые зубы говорили о том, что у нее нет намерения что-либо объяснять.

Отец тоже заметил, как помрачнело ее лицо. Он приобнял Ясмин за плечо и сказал:

— Все позади, девочка моя. И я могу рассказать кое-что, что тебя обрадует.

Она освободилась от его руки.

— Что?

— Бритлин, — обратился он ко мне, — Ясмин рассказала, что вы… что между вами двоими…

— Инцест, — сказал я. — Не это ли слово ты ищешь?

— Да, именно об этом вы думаете, — кивнул он, — но вы можете забыть о нем.

— Я не могу, — сказала ему Ясмин, в ее голосе слышались жесткие нотки. — Не могу… если бы только Бритлин не был мне братом.

— Но он и не брат тебе.

Ее глаза сузились.

— Значит, ты все же не мой отец?

— Я могу быть твоим отцом, Ясмин. Но знаю, что не отец ему.

Его палец указывал на меня.

— То есть как? — удивился я. — Я же знаю, что ты мой отец.

— Нет, Бритлин.

— Ты лжешь, — выпалил я.

— Бритлин, — мягко сказал он, — ты знаешь, каково приходится твоей матери. Неужели ты и вправду считаешь, что она позволила мне до себя дотронуться? Хотя бы раз? Я не твой отец, мальчик мой. Среди тех женщин, что затаскивали меня к себе в постель, никогда не было твоей матери.

— Но кто же тогда мой отец?

— Герцог Урбин, конечно, родной отец Анны. Она была беременна, когда я ее нашел. Только поэтому он и позволил мне ее забрать. Ему хотелось выдворить Анну с Аквилуна прежде, чем соседи заметят, что она в положении. Всем сразу стало бы ясно, кто отец ребенка. Есть преступления, от которых даже герцог не может уйти безнаказанным. Он сам провел свадебную церемонию, а потом отправил меня с Анной назад в Сигил, подальше от чужих глаз.

Сердце замерло у меня в груди.

— Значит, я был…

— Да, ты и был тем ребенком. И хотя в тебе нет моей крови, я пытался стать тебе отцом. Сначала ради Анны, потом ради тебя. Мне нравилось иметь сына, Бритлин. И мне нравится, что у меня есть дочь, — он улыбнулся Ясмин. — В вас двоих течет разная кровь. И ничто не стоит между вами.