А жизнь продолжается - Кнут Гамсун

— Сколько бы вы подождали, будь вы на моем месте?

В ответ на такой дурацкий вопрос Август покачал головой и принялся терпеливо объяснять:

— Да нет же, тут все зависит от известий и слухов, от того, о чем толкует народ у церкви и что передает телеграф. А еще есть старинные приметы и лунный календарь. Но, как уже было сказано и говорено, в море от века не переводится сельдь, и через месяц-другой к нам наверняка придут кое-какие вести.

— Спасибо, Подручный, это все. Если вы домой, поедемте вместе с нами?

Не желая обидеть консула отказом, Август уселся в автомобиль. Сперва они подвезли мать консула к аптеке, а потом покатили в усадьбу, только Август тотчас же вернулся обратно в город. У него была назначена очень тайная встреча с фру докторшей.

— Ну вот, я это сделала, — сообщила фру Эстер.

— Ага, — сказал Август, — все-таки сделали!

— Я ношу ее здесь, под сердцем, — показала она рукой.

— А он что?

— Я ему ничего еще не говорила. Но теперь придется, иначе он и сам догадается. Август, не оставляй меня, ты должен пойти со мною домой.

— Я и не думал вас оставлять.

— А если он разозлится, ты мне поможешь.

— Не сомневайтесь! — заверил Август.

Бедная малютка, красавица фру Эстер, как же она боялась своего мужа! Черт знает что! — подумал про себя Август. Они шли по направлению к ее дому, медленным шагом, им надо было столько всего обсудить. Она волновалась по поводу предстоящего объяснения, он же был совершенно спокоен, даже чуть ли не предвкушал возможную стычку. Ее все еще раздирали сомнения, хотя ничего уже не поправишь и надо покориться судьбе. Ей хотелось девочку, ну а вдруг это будет мальчик?

— Да ну, — сказал Август, — ничего страшного. Единственно, придется повторить это еще и еще, пока не получится девочка!

— Нет, — возразила она, — тогда выйдет, будто я делаю ему назло.

— Так я же всякий раз буду вам помогать, — пообещал Август.

Хотя в его словах было и немного здравого смысла, она все же утешилась и приободрилась. Его готовность прийти на помощь, казалось, не имеет границ.

Однако все закончилось вовсе не так, как они ожидали.

Когда они вошли в гостиную и уселись и к ним присоединился доктор, фру Лунд заметила, что муж ее чем-то озабочен. Неужто он успел обнаружить, что она его провела? Она сидела как на иголках, с побледневшими губами, и болтала без умолку, обнажая два ряда ослепительно белых зубов, они оттого были белые, что в детстве она грызла уголь.

— Что-то ты сегодня разговорилась, — сказал ей доктор.

— Да? Может быть.

— Ты, наверное, думаешь, что я на тебя сержусь, но это вовсе не так! — Он вытащил из кармана листок и, засмеявшись, протянул ей: — От твоего возлюбленного!

— Ах это! — воскликнула она, обрадовавшись тому, что он так ничего и не обнаружил.

— Ты оставила письмо на плите, — сказал он. — Служанка могла взять его и прочесть.

— Мне до этого письма и дела нет, — ответила фру Лунд. — Раз оно не от тебя, на что оно мне?

Доктор как будто немножко смутился и сказал:

— Ты в этом уверена?

— Да, уверена.

— Оно пришло по почте? — спросил он.

— Не знаю, — ответила фру Лунд. — Мне его передала Малла.

На звонок явилась Малла, и фру Лунд спросила:

— Кто принес давеча это письмо?

— Помощник судьи, — ответила Малла.

— Спасибо.

Доктор сказал:

— Он принес его лично! А ты и не знала, иначе ты проявила бы куда больше интереса.

— Да нет же. И чего ему от меня нужно! Мы же с ним поговорили накоротке, он рассказал, откуда он, только я уж забыла. Красивый, говорит, город. Я сказала, что я из Поллена, там краше, чем здесь. А он мне: «Если в Поллене такие красивые дамы, поеду-ка я туда».

Доктор:

— И ты с удовольствием это слушала.

— Нет, — ответила она прямо, — я засмеялась и сказала, чтоб ему было лестно: наверняка в родном городе у него была красивая дама. Вот и все. А теперь он попросту валяет дурака.

— Кстати, и письмо-то не очень длинное.

— Я не помню ни слова, — сказала фру Лунд, возвращая ему письмо.

Доктор отмахнулся:

— Сожги его, Эстер, так оно будет лучше всего.

Она встала и сунула письмо в печь.

— Нет, ну надо же! У меня нет привычки разговаривать с посторонними, я и говорила-то с ним не больше двух раз, да еще на улице. И о чем таком он может писать?

— Ха-ха-ха! — засмеялся доктор. — Август, вы слыхали?

— Фру Лунд этого письма не читала, — ответил Август. — Но, как я понимаю, там говорится лишь о том, что молодой человек приятной наружности хотел бы встретиться с самой прекрасной женщиной, какую он только видел.

Доктор снова засмеялся:

— И Август туда же, Эстер! И почти в тех же самых выражениях!

Они хохотали уже втроем.

Но доктора, видно, все еще одолевали сомнения, он сказал:

— Да, молодой человек приятной наружности. И не одноглазый. И не отягощенный, как я, грузом лет. Почему бы ему и не увиваться за дамами и не отпускать им любезности.

Эстер решила, что надо ловить момент. И сказала:

— Карстен, оставь эти глупости! Мне теперь совсем не до этого.

— Вот как?

— Да. У меня будет дочка.

— Что? — спросил доктор.

— У меня будет ребенок.

Молчание.

— Н-да, — произнес он наконец, — вот это новость так новость!

Август, который еще не успел себя никак проявить, воспользовался случаем, чтобы вмешаться:

— Не знаю, доктор, что вам на это и сказать. Разве это новость, что у женатых людей рождаются дети?

Доктор ничего ему не ответил, до такой степени он был оглушен услышанным. Похоже, он решил это проглотить, как бы то ни было, он не стал выяснять отношения.

— Ты говоришь, ухаживанья, любезности, — сказала Эстер, — но если у меня родится дочка, слаще ее слов для меня ничего не будет.

Доктор призадумался: может, это и к лучшему, может, это и есть наилучший выход, беременным женщинам не до флирта.

— Ладно, Эстер, ты у меня замечательная, — сказал он. — Просто замечательный человек! И я тебя глубоко уважаю! Но сейчас я хочу попросить тебя об одном — будь осторожна, это ведь не шутки… для женщины в твоем возрасте…

Так или иначе, а он хотел ей напомнить, что она уже не так молода!

А у нее взыграла душа, ведь он уступил, по-хорошему, она вскочила и стала благодарить его и, проведя рукой по его волосам, хотела обнять и крепко прижать к груди, но он ее отстранил.

— Тихо-тихо, не то Август подумает, что ты в меня влюблена.

— И правильно подумает! — отвечала она.

Но черт побери, он все равно немножко ревновал ее к помощнику судьи. Это глупости, что беременным женщинам не до флирта. Эстер такая. С нее станется.

И напоминать ей о ее возрасте тоже глупо. Какой там возраст, когда в ней есть пылкость.

— Как ты думаешь, — спросил он, — стоит мне поговорить с помощником судьи при удобном случае?

— По-моему, не стоит, — ответила она.

— Тебе его жалко?

— Нет, дорогой, мне жалко тебя! Потому что тебе это совсем не к лицу!

— Гм! — произнес Август.

Наконец-то он мог внести свою лепту. Ведь до этого он не имел возможности себя показать. А поскольку нейтралитет вызывал у него только презрение, то он предложил, что сам пойдет к помощнику судьи и с ним объяснится.

Доктор улыбнулся:

— Это не годится.

— Да я только закину слово.

— А он вас закинет куда подальше, ха-ха!

— Вряд ли он осмелится, — сказал Август.

— Ну а что вы сможете с ним поделать?

— Например, застрелить.

— Что?

— Вот этой самой рукой.

— Август, Август, чуть что, и вы уже за револьвер! — с улыбкой пожурил его доктор.

— Да что с вами, доктор? Я в Сегельфоссе не застрелил еще ни одного человека.

Убедив его не связываться с помощником судьи, доктор спросил:

— Август, вы ведь знали дочь Тобиаса из Южного селения, которую насмерть убила лошадь?

Август нехотя подтвердил, что знал все семейство. Они продали ему несколько овец.

— Редкий случай, чтоб лошадь убила насмерть!

— Жаль, конечно, — проговорил Август.

Он хотел было спросить, пустил ли ей доктор кровь, но удержался, чтобы не отвлекаться на посторонние темы. Доктор покачал головой:

— До чего же этой семье не везет!

Август поднялся и начал прощаться.

Он был недоволен собой, потому что ушел ни с чем. Он приготовился ринуться в огонь и в воду — а ему не дали. Что ему до несчастий в семье Тобиаса, всяк несет свою ношу, не так ли? Мы живучи — везет ли нам, не везет, мы живем одинаково долго. Был человек по имени Рикки, кто же его забудет, ведь у него была только одна рука. И ничего, он вполне обходился одной рукой. Жаловался ли он когда-нибудь на свое увечье? Да никогда. Как-то ночью в салуне на танцах они с Карабао повздорили из-за девушки, только Карабао посчитал, раз тот однорукий, с ним можно не канителиться. Они постояли какое-то время, обмениваясь грубыми, неблагозвучными словами, и Карабао надоело препираться с калекой, он взял и плюнул ему в ухо в знак своего презрения. Извините, но Рикки этого не стерпел. Первым делом он отстрелил себе слюнявое ухо, потому как оно больше его не устраивало. А потом он, опять же извините, врезал. У него была всего лишь одна рука, но этого оказалось достаточно, мякоти на этой руке почти что и не было, одни костяшки. Карабао рухнул на пол и долго не поднимался; когда его вышвырнули на улицу, он спросил, где он живет, а еще он спросил, как его зовут, короче говоря, он мало что помнил. А Рикки так ничего и не сделалось. Правда, теперь у него на все про все была только одна рука и одно ухо, но никто не слыхал, чтобы он жаловался, как ему не везет. Тут все зависит от характера.