Век Константина Великого - Якоб Буркхард

Теперь обратим наши взоры от гордой новой столицы к старой.

За Римом осталось одно преимущество, пожалуй не слишком значимое на тот момент, — по всей империи клирики признавали безусловное главенство римского епископа. Едва ли кто мог в то время предположить, что в стороне от императорского трона Византии будет воздвигнут иной трон — трон западного первосвященника, и что Церковь, в Константинополе оказавшаяся в тени светской власти, а в Антиохии, Иерусалиме и Александрии подвергавшаяся постоянной угрозе со стороны сарацинов и разного рода ересей, однажды сделает Рим духовным центром нового мира. Отношения Константина с римской христианской общиной были весьма двусмысленными. Его дар ей на самом деле — вымысел; сказочное великолепие храмов и роскошь дарений, описываемых Анастасием Библиотекарем, на деле оказываются, мягко говоря, преувеличением, что заставляет нас усомниться в хваленой щедрости императора. История о том, как Константин был крещен епископом Сильвестром в баптистерии Латерана, — также не более чем легенда, призванная скрыть тот неприглядный факт, что правителя крестил сторонник арианства, Евсевий Никомедийский. В конфликте с арианами римским епископам не удалось остаться в роли сторонних наблюдателей и судей. Да и позднее они не раз оказывались вовлечены в политические дрязги внутри Церкви, и лишь со временем римская Церковь выросла в некую стоящую над миром силу.

В те времена, о которых идет речь, главным препятствием на пути римской Церкви было то, что среди городского населения большинство составляли язычники. На протяжении всего IV века сам облик древней столицы служил напоминанием о ее языческом прошлом и настоящем.

Особенно это касается архитектуры. Должны были пройти еще годы и годы, в течение которых город не раз разрушали и перестраивали, прежде чем христианский Рим, с его церквями, патриархиями и монастырями, возник на месте Рима имперского. Даже сооружения III века по большей части служат воплощением языческой культуры и языческих наслаждений. Бани Каракаллы, Александра Севера, Деция, Филипа и более поздние — Диоклетиана и Константина, богатейшее убранство форума Траяна, роскошная вилла Гордианов, храм Солнца, выстроенный Аврелианом, базилика и цирк Максенция и, наконец, мечта, взлелеянная младшим Гордианом, уточненная Галлиеном, но так никогда и не воплощенная — возвести монументальную колоннаду с террасами, которая бы пересекла Марсово поле и тянулась бы дальше, вдоль Фламиниевой дороги, до самого Мильвийского моста, — все это вполне характеризует тягу к строительству той эпохи. От второй половины IV века нам остались «Regionary Catalogues» (изначально — то есть без позднейших вставок, ранее считавшихся подлинными — значительно менее обильные сведениями; в этих вставках содержатся, помимо упоминаний о прочих постройках, и названия более ста пятидесяти языческих храмов). Но даже со всеми поправками цифры оказываются внушительными. В Книгах провинций (сюда мы относим Сuriosum Urbis и Notitia) описываются не все здания города, а лишь те, что расположены на границах между четырнадцатью его районами, но даже в этом перечне присутствует огромное количество храмов, форумов, базилик, бань, садов, административных строений, помещений для игр, статуй и тому подобное — и что характерно, ни одной христианской церкви. Возможно, это сознательное упущение: в эпоху Константина и Феодосия в Риме наверняка были замечательные христианские церкви, и только закоренелый язычник мог их не заметить. Мы, конечно, можем представлять себе эти сооружения сколь угодно огромными и великолепными, однако они никак не могли равняться с истинным великолепием древней языческой архитектуры. В конце каждой из книг помещены своего рода «индексы»; они ненадежны как раз в плане количественных оценок, но, если мы прибавим к двадцати восьми библиотекам, одиннадцати форумам, десяти большим базиликам и одиннадцати огромным баням только два амфитеатра, три театра, два цирка и так далее, мы все же не назовем истинного их числа, так как даже сохранившиеся развалины свидетельствуют о большем их количестве. Представим также (как это ни сложно), что среди всех этих зданий стояло великое множество роскошных декоративных построек: мраморные триумфальные арки (их было тридцать четыре или тридцать шесть), многочисленные статуи и скульптурные группы и прочее. Все это было живописно разбросано по долинам и склонам, среди садов и рощ, и повсюду слышался говор ручьев, спешивших с окрестных холмов по девятнадцати высоким арочным акведукам, чтобы напоить свежестью людей, животных, деревья и травы и сам воздух великого города. Многим народам, древним и современным, удавалось воплотить в жизнь свою любовь к монументальной архитектуре, многие возводили колоссальные сооружения, но с этой точки зрения древний Рим был и останется уникальным в истории, ибо только там греческое преклонение перед красотой соединялось с материальной возможностью эту красоту воплотить и неистребимой жаждой величия — в том числе и внешнего. Каждый, кто приезжал в Рим, еще полный свежих впечатлений от Константинополя, как, скажем, Констанций в 356 г., когда он праздновал свою победу над Магненцием, замирал в изумлении, и любое сооружение казалось ему прекраснейшим из творений человеческих рук. Форум Траяна с его базиликой Ульпии Констанций счел верхом великолепия.

Население города, распоряжавшееся и пользовавшееся всей этой красотой, не превышало по численности население наших современных столиц. Владычица мировой империи, на территории которой при Веспасиане проживало около ста двадцати миллионов человек — город Рим, — в самые благодатные времена вряд ли насчитывала более полутора миллионов жителей. Современные исследователи внесли коррективы в прежние, невольно завышенные оценки, подсчитав общую площадь города с пригородами и площадь его обширных незаселенных территорий, на основании данных о соотношении плотности населения и размера пространства, отведенного под транспорт и архитектурные красоты в современных столицах. У кого-то может возникнуть вопрос: откуда же брались люди, чтобы наслаждаться подобной роскошью — всеми этими храмами, театрами, парками и банями? Колизей один мог вместить пятнадцатую часть населения города, Большой цирк — каждого десятого его жителя. Чтобы все эти сооружения не пустовали, требовался народ, которому на протяжении нескольких сот лет прививали бы вкус к развлечениям, народ, живущий только удовольствиями, не знающий и не желающий знать ничего, кроме непрекращающейся череды наслаждений. Огромное количество ничем не занятых холостяков, постоянный приток богатых провинциалов, разврат и роскошь, царившие повсюду, при том, что город был и оставался политическим и деловым центром империи, — все это привело к тому, что в Риме возник особый человеческий тип, невозможный более нигде.

В этой пестрой мешанине сосуществовали два отдельных сообщества, разграничение между которыми затрагивало все социальные группы, — язычники и христиане. Мы не будем здесь касаться вопроса о том, как формировалась и развивалась римская христианская община на протяжении трех первых веков христианства и в эпоху гонений. Во времена правления Константина она, очевидно, существенно выросла и претерпела некую реорганизацию, но у нас нет об этом никаких достоверных сведений. Однако источники второй половины IV века, в первую очередь сочинения Иеронима, рисуют нам мрачную картину упадка. Мир, с его соблазнами, находил путь к сердцам христиан — от рядовых членов общины до самых высоких иерархов; человек мог быть ревностным христианином и при этом лишенным всяких представлений о морали. Порой все сообщество оказывалось втянуто в распри и неурядицы. Аммиан упоминает о жестокой и кровопролитной войне между двумя претендентами на епископскую кафедру, Дамасом и Урсином (366 г.), закончившейся тем, что однажды в базилике Сицинина было найдено 137 трупов убитых людей. Иероним, ставший секретарем епископа Дамаса (победившего в этом соперничестве), имел возможность лично наблюдать, что творится в общине на всех уровнях. Он знал, как часто убивали нерожденных детей; он лично был знаком с парой плебеев, в которой муж уже похоронил двадцать жен, а жена оставалась вдовой двадцати двух мужей. Не делает он секрета и из всеобщей развращенности. Основное внимание при этом Иероним уделяет описанию пороков высших классов и некоторых клириков, указывая на их взаимовлияние. Высокородная дама, богатая вдова, гордо выставляет на всеобщее обозрение свои ярко размалеванные полные щеки; за ее носилками следуют евнухи. В их сопровождении она регулярно посещает церкви, с достоинством прокладывая себе путь через толпу нищих и раздавая милостыню. Дома у нее хранится Библия, писанная золотом по пурпурному пергаменту и украшенная драгоценными камнями, но при этом она оставит нуждающегося бедняка умирать с голоду, если тот не потешит ее тщеславие. Глашатай оповещает весь город, когда высокородная госпожа отправляется к вечере, или адаре. Она и сама часто принимает гостей: в подобной роли нередко выступают и клирики — говорят комплименты, целуют хозяйку и простирают руки — в благословляющем жесте, надо думать? — нет, за подарком. Ничто не льстит так самолюбию дамы, как зависимость от нее священников. Свобода вдовы многим кажется куда привлекательней, чем жизнь под властью мужа, тем более что в ней присутствует видимость целомудрия, за которое многие стремятся вознаградить себя вином и изысканной пищей. Другие — те, кто ходит во власяницах как ночные совы, постоянно вздыхают и тайком отдаются грубейшим порывам сладострастия, — ничуть не лучше. Суровый пастырь с большим подозрением смотрит и на так называемые «духовные связи», нередко разрушающие нормальную семью. Некоторые мужчины под благочестивым предлогом бросают своих жен и берут себе других подруг. Женщины называют мальчиков своими духовными сыновьями, а в итоге вступают с ними в плотскую связь. Иероним перечисляет множество такого рода грязных деяний, в частности, рассказывает о некоем Тартюфе, который знакомился с женщинами, предлагая себя на роль исповедника, а в результате соблазнял их. Сами клирики тоже не убереглись от этого порока. Иероним безоговорочно осуждает порочную практику, согласно которой священнослужители селятся вместе со своими духовными сестрами, называемыми аgapetes (или syneisactes), и еще более яростно — их стремление заполучить себе в качестве духовных сестер влиятельных дам и обрести, таким образом, богатство и власть. Некоторые маскируются под аскетов — не стригут волосы и бороды, ходят в черных одеждах и босые; они обманывают грешниц тем, что якобы постоянно постятся, а на самом деле предаются по ночам безудержному обжорству. Есть еще те, кто — подобно аббатам прошлого века — принимает духовный сан только ради того, чтобы чувствовать себя свободней в общении с дамами. Люди такого рода элегантно одеты, аккуратно пострижены и источают приятный аромат; на их пальцах поблескивают драгоценные камни; они жеманно ступают на мысочки в своей элегантной обуви и похожи больше на женихов, чем на служителей Церкви. Таков был Иовиниан, «разряженный в полотняные и шелковые ткани и в атребатское и лаодикийское платье. Румянятся щеки, лоснится кожа, волоса на затылке и на лбу прибраны в кружок». Находились и такие, кто тратил все свое время и силы, собирая сведения об именах, адресах и характерах разных дам. Иероним сообщает, что он лично знал одного клирика, который ходил из дома в дом и разносил грязные сплетни, так что в конце концов стал для всех просто пугалом. С утра до ночи он ездил по городу, верхом на своем быстром и красивом коне, так что его прозвали «городским форейтором» (veredarius urbis). Часто он заставал своих жертв еще в постели; а если какая-то вещь ему нравилась, он начинал выпрашивать ее таким тоном, что любой разумный человек предпочитал сразу ее ему подарить. Нашему вниманию представлен даже весьма занимательный портрет облаченного саном прожигателя жизни. Иероним повествует о нем со жгучим отвращением волка, пробравшегося в овчарню, но мы не будем обсуждать здесь историю тайной любви, ибо все сказанное и так увело нас на два поколения вперед от времен Константина.