Год - тринадцать месяцев (сборник) - Анатолий Емельянов

У механизаторов мне попроще разговаривать.

— Ну-ка, гвардия! — горланит на весь парк Вадим Сынчуков. — Соберемся в красном уголке, послушаем, что в мире за ночь совершилось!

И кто с ворчанием, а кто с шуточками, но тянутся друг за другом механизаторы в красный уголок. Все они молодые, ну, не всем по двадцать, по двадцать пять, таких не так много наберется, но тридцать, сорок лет — это разве не молодежь по нашим временам?! Однако даже и те, кто годится Вадиму в отцы, не смотрят косо и недовольно на инженера. Ну, во-первых, Вадим вроде и свой в колхозе человек, работал сам механизатором, а потом по направлению колхоза учился в институте. Но главное не в этом… Главное в том, что Вадим — хороший и толковый хозяин в парке, он знает, с кого строго спросить за плохой техуход или ремонт, а кого прежде всего этому ремонту надо научить, а потом спросить. Ну и во всем другом. Спрос спросом, на одном спросе и выговоре далеко не уедешь, но один руководитель это знает теоретически, а другой и на практике, в каждой мелочи не забывает другую сторону дела. Эта сторона состоит, видимо, в защите интересов своих подчиненных. Я не раз уже слышал, как в правлении Вадим придирчиво проверяет, как бухгалтерия начислила зарплату его механизаторам, все ли верно да правильно, а сколько тратит он сил и нервов в добывании разных запчастей? Но это, так сказать, по службе, по обязанности, а вот тот же телевизор в красном уголке, — это уже не по службе, но ведь сколько он хлопотал перед Бардасовым о нем! И вот телевизор стоит у механизаторов. Смотрят они его, конечно, мало и редко, однако впереди зима, ремонт техники, работа до пяти часов, и кому особо спешить некуда, у кого еще и семьи нет, те задержатся, посидят в красном уголке, посмотрят хоккей или там фильм какой, и все не так будет давить на молодого парня эта ежедневная тяжелая работа с железом на холоде. Вот учел ведь такой момент Вадим, и ребята это понимают, чувствуют заботу инженера о них и отвечают ему своим расположением. А разве на самой же работе такое душевное состояние не отразится? Еще как отразится! Да оно уже и отражается хотя бы на этой организованности, с какой механизаторы сходятся в красный уголок, хотя прекрасно все знают, что будет политинформация или даже какая-нибудь беседа. Именно у них я первый раз и провел беседу на атеистическую тему, а когда у меня будет готова лекция о любви и дружбе, я прочитаю ее сначала здесь, да, именно здесь, а потом уж в Доме культуры!..

И вот только где-нибудь к обеду я прихожу в правление и чувствую себя удивительно бодро. Нет, не физически, а как-то душевно бодро. И конторских мне отчего-то жалко: сидят в кабинетах с утра и ничего не видели, не слышали, ничего нового не узнали… Но эта мысль мимолетно проскакивает, я понимаю, что ничего в ней нет хорошего и умного: ведь они тоже дело делают, без их работы колхоз никак не может жить, но вот жалко их, и от этого никуда не денешься. Особенно когда смотрю на главбуха Михаила Петровича; худой, узкоплечий, нездоровый цвет лица, мягкая подстилочка под задом, пиджак на локтях вытерт до блеска… Правда, Нина Карликова не производит такого впечатления, очень даже не производит, наоборот, на нее глядеть одна приятность, что и делает мой Граф. Сначала-то я думал, что он заходит всякий раз в бухгалтерию для разговора с Михаилом Петровичем да чтобы меня подождать и вместе на обед идти, но не тут-то было! Михаил Петрович к Генке, правда, относится очень благосклонно, но эту загадку мне разъяснили: Михаил Петрович, оказывается, всю жизнь был влюблен в Генкину мать, в Любовь Петровну, и все ждал, все надеялся, да так и прождал и вдовцом остался. И Генка, должно быть, для него теперь многое значит. Да этого и не заметить нельзя: когда он с ним говорит, в голосе его проскальзывают как бы ласковые отцовские интонации, а когда, конечно, и строго, но тоже как-то по-свойски строго, так что ничего, кроме улыбки, эта строгость у меня не вызывает. Но Михаил Петрович сам по себе, а Нина Карликова — статья особая, и когда мы идем с Генкой на обед, он так и норовит завести разговор о ней:

— А вообще девка толковая…

— Ну еще бы, — говорю я, — институт, работа в райфо!

— Это, конечно, да и общее развитие… — Он мнется, подыскивая, видимо, какие-то нейтральные слова, чтобы не выдать свои чувства, — Ну, на высоте, короче говоря, с ней и потолковать интересно.

И слышать Генкины речи о Нине мне и приятно, и досадно — ведь сразу вспоминается Надя! Где она? Почему не пишет? Не заболела ли? Не случилось ли какое несчастье? Когда вернется из Чебоксар? Ведь прошло уже и две, и три недели, идет четвертая… И как-то неуютно, горько делается на душе, неопределенность гнетет, это ведь хуже всякой казни — неопределенность. Вот только с народом и забудешься, на душе бодро и сделается легко, жить хочется, работать на полную мощность, а как вспомню, как подумаю, будто под тяжелой ношей пригнусь к земле. И все как бы через силу делаю, даже ем — и то будто траву жую.

Вот еще домой когда иду, тут уж обязательно это настроение на меня навалится, словно туча какая. И сам не пойму уже, чего жду, чего хочу. А однажды достал свою «лекцию», которую в одну ночь написал, ну, ту самую, про Саньку, и, честное слово, чуть не заплакал: ну до чего же я глуп, до чего наивен! И с этой-то своей глупостью я хотел вылезти на трибуну?! Ну да это бы ладно, вылез бы, может, и ничего бы не случилось, ведь мало ли чего говорится с трибун, и похлеще говорится, да ничего, послушают и разойдутся и дальше живут, конца ведь света не будет. Но вот что меня поразило: ведь все это неправда! И вот эту-то неправду я хотел людям внушать?! «Пусть любовь никогда не будет слепой; пусть она всегда будет зрячей…» Эк завернул, дурья башка. Да любовь-то что, кутенок, что ли? Да и вообще пошло оно все к черту! «Пусть девушки не гонятся за легким успехом…» А что же это такое — успех? Легкий успех, трудный успех… Как это все понять? Да разве может быть в любви, в отношениях между юношей и девушкой какой-то успех? Что это — спорт?.. Ну и нагородил ты, товарищ секретарь, ну и нагородил чепухи, что сам не можешь разобраться! И я чуть было не выбросил все эти спои листы про «С», «Л» и «Н». А потом думаю; ладно, пускай полежат, как урок самому себе, как назидание.

А весть от Нади я таки получил! Дело было как раз в субботу, и я наутро хотел бежать в Хыркасы, потому что жить в неизвестности стало просто невмоготу. Прихожу я, значит, а Генка вручает мне письмо. Конечно, я сразу узнал Надин почерк. И писала она следующее: «Саша! Пока ты не услышал от людей, решила сообщить сама: я вышла замуж…» Как обухом по голове, далее в глазах помутнело. Да не ошибся ли? Не померещилось ли мне? Нет: «Я вышла замуж…» И листок в клеточку, и так красиво, аккуратно написано… «Мы с ним вместе учились в институте, сейчас он работает завучем. Я много продумала, когда мы с тобой расстались тогда вечером, помнишь? Я поняла, что мы очень разные люди, у нас разные взгляды на жизнь. Понять поняла, а вот вычеркнуть тебя из сердца оказалось труднее. Скажу тебе откровенно, мне очень было трудно решиться принять предложение Николая Николаевича. Но, оказывается, во все время учебы он меня любил, но он был робким и не решался признаться в этом. Да ведь и я тогда не смотрела в его сторону, ты знаешь, о ком я думала все те годы, — о тебе. Но тут получилось так, что я не могла отказать ему. Его чувство ко мне искренне, я это знаю, вижу, потому что Николай Николаевич готов пожертвовать всем ради меня. Конечно, я не придаю особого значения вещам, но согласись со мной, что любовь доказывается не только словами. Николай Николаевич не так красноречив, как ты, но ради меня, ради нашего счастья он идет на любые жертвы. Так он купил двухкомнатную кооперативную квартиру, срочно приобрел гарнитур производства ГДР, он не посчитался ни с чем, даже с мнением своих родителей, которые были против этих дорогих покупок, потому что, когда любишь, деньги и вещи не имеют никакого значения. Думаю, что ты, Саша, согласишься с моей мыслью.

Конечно, я знаю, что моего замужества ты не одобряешь. Ты смотришь на жизнь глазами партийного работника, и свое счастье ты находишь в том, чтобы не принадлежать самому себе, не следовать своим желаниям. Ну что ж, дай тебе бог, как говорится, а я женщина, обычный и слабый человек… Я верю, что ты найдешь себе девушку лучше меня и вы будете счастливы. Надя».

Вот так, думаю я тупо, вот так… И мне воображается Надя, она сидит на диване производства ГДР, а ее обнимает завуч Николай Николаевич. Мне он почему-то кажется похожим на нашего директора школы Цветкова — чистенький, розовощекий, нежный…

17

Я был в Ольховке на ферме, когда прибежал бригадир и сказал, что меня срочно требуют в правление.

— Из райкома приехали, из райкома! — выкатив глаза и глядя на меня с испугом, добавил бригадир, однорукий маленький мужчина, инвалид войны.