Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе) - Рустам Гусейнов

- Постойте, - окликнул он ее, и она обернулась.

- Почему же, матушка, спешка у вас такая?

Она вернулась к крыльцу.

- Я уезжаю сегодня из Зольска - насовсем. И вряд ли там будет церковь - в том месте, куда я еду. Мне бы только Матери Божьей свечку поставить. Я быстро.

Да нет, не похожа она была на провокаторшу. Отец Иннокентий внимательно смотрел ей в глаза. Не встречал он провокаторов с таким взглядом. Или слишком уж это профессионально - не стали бы они так усердствовать ради него.

- Хорошо, - сказал он ей. - Подождите.

Может быть, еще и просто скучно было ему весь этот день. Он взял ключи от церкви, запер избу, велел ей подождать у главного входа, а сам пошел в обход, отпер небольшую дверцу со стороны алтаря. Пройдя насквозь через пустой храм, он отворил перед ней одну из створок, пропустил ее и снова запер изнутри. Перекрестясь на пороге, она вошла и остановилась возле прилавка, поджидая его.

- Свеча вам нужна, - сообразил отец Иннокентий.

Она кивнула.

Он зашел за прилавок, открыл один из ящиков под ним, положил на выбор перед ней три свечи различных размеров. Она выбрала среднюю, заплатила, благодарно улыбнулась ему и прошла прямиком к иконе Матери Божьей "Благодатное небо", слева от алтаря. На колени не опускалась. Стоя перед иконой, то глядя на нее снизу вверх, то опуская глаза, молилась про себя.

Отец Иннокентий через минуту-другую тихонько подошел к ней, возжег лампадку, чтобы было от чего зажечь ей свечу. Затем вернулся за прилавок, присел на стул, молча наблюдал за ней.

"Вся Церковь будет - один епископ, один иерей и один мирянин," - вдруг вспомнилось ему. Похоже было на то. Владыко Сергий, он и эта женщина. Но почему-то даже и не печально было представлять ему так. Столбы солнечного света из подкупольных окон стояли перед алтарем. И была во всем этом - в безлюдном храме, в безмолвной молитве молодой женщины, в священнике, тихонько сидящем за свечным прилавком - особая покойная красота.

Она молилась недолго; перекрестившись, поставила свечу, в последний раз снизу вверх взглянула на Пречистый Лик и подошла к нему. Он поднялся и вышел ей навстречу. Показалось ему, она хочет, но колеблется, что-то еще сказать ему.

- Спасибо вам, - поблагодарила она, помолчала немного, потом решилась, по-видимому. - Я, батюшка, замуж сегодня вышла - поэтому и уезжаю. Благословите меня.

- Поздновато благословлять-то, раз уж вышли.

Она чуть улыбнулась виновато. Отец Иннокентий все смотрел на нее, и все более поражала его осмысленная красота ее лица.

- Как зовут вас? - спросил он.

- Вера.

- Во имя Отца и Сына, и Святаго Духа, - перекрестил он ее. - Будьте счастливы, живите в согласии.

Потом он отпер ей дверь, и, попрощавшись, она ушла. Но весь этот день он вспоминал о ней. Цвет волос их был одинаково черный. И как-будто даже сходство можно было найти в их лицах. Странная мысль: что, если бы была она его дочь - причиняя боль, время от времени мелькала в голове его.

Только когда день за окном начал уже неторопливо меркнуть, он, как будто очнувшись, вспомнил, что ждет его еще сегодня.

Со лжеепископом Евдокимом отец Иннокентий был знаком двадцать лет. Из них последние пятнадцать убежденно считал его подонком. С тех пор, как в июле 1922-го, безбородый, пришел он к нему вместе с агитатором из "высшего церковного управления", виделись они всего трижды. Однажды случайно встретились в Зольске. Однажды - после легализации Церкви в двадцать седьмом - отец Иннокентий вынужден был прийти в захваченную Евдокимом епархиальную канцелярию - за документами, необходимыми для перерегистрации прихода. Однажды - года три тому назад проездом через Вельяминово, Евдоким зачем-то заглянул к нему в храм во время службы.

Всякий раз лжеепископ встречался с ним с особенной ироничной улыбочкой на бритом лице и с небольшими вариациями произносил, ерничая, одно и то же:

- Как бы это нам с вами, отец Иннокентий, евхаристическое общение-то наладить?

- Возвращайтесь в Православную веру, батюшка, - советовал он в ответ.

Этим их встречи и ограничивались. Но стороною доходили до отца Иннокентия слухи, что открытыми и тайными обвинениями в политической нелояльности засадил этот улыбчивый иуда не одного православного иерея.

Он не знал о судьбе его в последние годы. Полагал, что и сам он, наверное, уже арестован. Отец Макарий, впрочем, рассказывал ему, будто бы в том году, в самый разгар арестов, чуть ли не сам себя объявил он митрополитом на освободившейся кафедре. Да хотя бы и патриархом, хотя бы папой римским и потомком Магомеда одновременно - отца Иннокентия судьба его не интересовала вовсе. До тех пор пока вдруг в прошлый четверг не получил он от него письмо. И, не веря своим глазам, прочитал его.

"Уважаемый отец Иннокентий, - писал ему Евдоким. - В связи со сложившийся ситуацией в церковных делах я имею настоятельную необходимость переговорить с Вами о возможных путях нашего сотрудничества и совместного сослужения в вере христианской. В настоящее время, думаю, достаточно уже очевидно, что в прежнем своем виде Русской Православной Церкви не находится места в Советском обществе. В то же время, остающаяся у значительной части граждан СССР потребность в религиозном исповедании и гарантированная Советской конституцией свобода совести делают насущным кардинальное преображение Христианской Церкви в соответствии с новыми историческими реалиями. Считаю долгом уведомить Вас, что за последний месяц мною проведены переговоры в Совнаркоме СССР с соответствующими лицами и получены заверения в понимании необходимости вывода русской Церкви из кризиса, в котором оказалась она в результате косной и недальновидной политики разного рода церковных руководителей, повлекшей за собой противопоставление интересов Церкви и Советского государства. Хотел бы оговориться, что речь не идет о создании тех или иных канонически, либо даже догматически новых течений внутри Православия, способных вызвать лишь очередные вполне бессмысленные раздоры в среде священства. Речь идет об очищении и коренном преображении христианской веры, об избавлении ее от исторически отживших, изначально отнюдь не свойственных ей наслоений, вступивших в непримиримое противоречие с новой эпохой человечества. Зная Вас давно, как высокообразованного, принципиального и последовательного служителя слова Христова, убежден, что при личной встрече смогу аргументировано убедить Вас в понимании необходимости коренного реформирования русского Православия, без которого историей предначертано ему лишь завершить свой великий тысячелетний путь. В настоящее время совместно с рядом единомышленных мне иерархов и иереев, мною осуществляется предварительное разъяснение наших позиций в среде как остающихся на службе, так и отошедших от дел, православных служителей. В связи с этим, мне было бы удобно посетить Вас 17-го мая, во вторник, от семи до десяти часов вечера с целью ознакомления Вас с нашими позициями. Надеюсь найти у Вас два-три часа свободного времени и верю в наше взаимопонимание. С уважением.

Брат Ваш во Христе - Евдоким Калугин"

Он нарочно, очевидно, не подписал никакого сана, чтобы не раздражить его, но раз за разом перечитывая письмо, вникая в тщательно продуманные обороты его, отец Иннокентий чувствовал тем не менее, как, разгораясь, заполняет его сердце негодование. Значит, мало того, что сумел избежать этот иуда всеобщей, и им-то как раз давно заслуженной, участи, он еще и не намерен останавливаться в своих попытках извратить Православную веру, подделать святые устои ее под нужды большевистских царьков. Теперь нацелился он уже даже не на то, чтобы "переделать" Православие, а на то, чтобы "заменить" его чем-то. И без стеснения, даже с гордостью, заверяет, будто находит в этом поддержку властей. Не очень-то, впрочем, верится в это - для чего еще нужно властям создавать себе проблемы с новой, никому не ведомой конфессией? Если только не решились они использовать его в какой-нибудь тайной финальной игре с остатками Церкви. Может быть, так, что не решаются они уничтожить ее под корень, дабы не отказываться формально от гражданских свобод воспетой своей конституции, а хотят представить дело таким образом, будто сама Церковь решила самоликвидироваться и на расчищенном месте выстроить "новую веру". Тогда ликвидироваться ей, конечно, дадут, а вот выстроить. А, может, даже и выстроить дадут, и когда неизбежно окажется она никому не нужной, без затей уже сравняют с землей. И этот краснорясый карьерист, этот обновленческий провокатор готов радостно бежать впереди бульдозера - только для того, чтобы в очередной раз постараться взобраться по обломкам повыше. Встать хоть на мгновение во главе чего бы там ни было, сделаться на день патриархом какой-нибудь "коммунистической трудовой церкви". И уверяет, что успел уже набрать сторонников. Ну, нет. Теперь не 1922-й год. И уж он не станет теперь сдерживать себя. Вежливым отказом дело не ограничится. На войне, как на войне.