Русская фантастика 2015 - Андрей Бочаров

– Пиши: «Ave, Maria, gratia plena».

Подросток окунул перо в чернильницу, стряхнул повисшую на острие каплю и вдруг остановился, точно пронзенный внезапной мыслью.

– Дозволено ли мне будет задать вопрос, святой отец?

– Задавай, сын мой, но помни, что всякое пустословие безвозвратно похищает время, отпущенное нам Господом для занятий вещами богоугодными и полезными, – брат Тук оглянулся, ища взглядом кабатчика. – Эй, старый пень, где мальвазия?!

– Сейчас-сейчас, уже несу! – раздалось из противоположного угла трактира.

– Давай-ка побыстрей, если не хочешь, чтоб я выдернул твои ноги и скормил их свиньям!

– Так о чем это мы? – Он повернулся к ученику, юному и прелестному, как ангел, впервые слетевший из облачной выси на грешную земную твердь. – Ах да, латынь! Вот что я тебе скажу: это величайший из всех языков. На нем, как известно, написаны священные тексты Библии, и цезари, повелевавшие миром, в том числе и нашей родной Британией, также говорили на нем. А что мы видим сейчас? У нас на севере говорят по-одному, на юге, скажем, в Лондоне – по-другому. Шотландец валлийца с трудом понимает, а уж если из Франции кто приплывет, так вовсе по голубиному воркует, точно у него и зубов-то нет. Или вот, к примеру, возьми ирландца…

– Но я же только хотел задать вопрос! – в отчаяньи взмолился отрок.

– Разве я не отвечаю на него?

– Но ведь я еще его не задал!

– Велика ли в том беда? – отмахнулся монах. – Ты что, написал уже «Ave, Maria»?

– Нет, я слушал вас.

– Это верно, ибо послушать человека, умудренного жизнью, – почти то же, что самому прожить эту жизнь. Если, конечно, тут, – монах постучал себя в лоб пальцем, напоминающим корневище дуба, – не пустой чердак. – Он милостиво кивнул трактирщику, выставившему на стол пару жареных перепелок, флягу мальвазии и глиняную кружку. – Но вопрошай же, наконец, сколько тебя можно ждать?! – Брат Тук хлопнул флягу по днищу, и пробка, выскочив из горлышка, пролетела ползала.

– Мой дядя платит вам деньги за обучение, однако разве место для звучной латыни, а тем более священных текстов в этом вертепе грешных мирских удовольствий? – осторожно спросил ученик.

– Пытливость делает тебе честь, – опрокидывая вино в глотку и прислушиваясь, как стекает оно в объемистое чрево, кивнул учитель. – Однако глупость тут же лишает ее. Запомни, сын мой, познания твои не будут совершенными, если станут зависеть от непогоды, дурной еды или от того, что воздух напоен винными парами, а вокруг смеются шальные девицы. Кстати, вон та, рыженькая, очень даже ничего. Ну-ка, иди ко мне, голубка. Что же касается монет, то всякому Господь их дает уж точно не для того, чтобы копить и любоваться, но с единственной целью – пускать в дело. – Он притянул к себе девицу и прервал речь смачным поцелуем. – Что, как видишь, я и делаю, – наконец вернув свое внимание ученику, объявил он. – Милость Господа беспредельна! Уясни это, вступая в жизнь. Следование этой истине наполнит годы твои радостью, а иногда – и блаженством.

Вот, к примеру, Мач, сын деревенского мельника, задолжавший аббатству Святой Девы Марии несколько шиллингов, в ответ на свои мольбы намедни обнаружил кучу золота. Вот такенную кучу, – монах раскинул могучие руки, казалось, они без труда охватят стол. Юнец привычно уклонился, продолжая внимать рассказу наставника, – но, будучи смиренным христианином и человеком не бог весть какого ума, пастушок взял лишь несколько золотых, дабы оплатить недоимку.

– Это что же – правда?! – раздалось неподалеку.

– Так, милая, вот тебе монетка и ступай, давай беги быстрее, тут сейчас будет скользко. – Брат Тук грохнул кулаком об стол, и чернильница подпрыгнула так, что ловкий мальчуган едва успел поймать ее на лету. – У меня что-то со слухом или кто-то осмелился предположить, что благочестивейший причетник часовни Святого Дунстана в Компенхерсте – грязный лгун? А ну, кто это сказал? Пусть несет свою бестолковую башку прямо сюда! Сам прибью, сам и отпою!

– Прошу извинить меня, благочестивейший причетник, – вновь послышалось из зала, и к столу подошел изящный юноша в богатой, хотя и несколько поношенной одежде, с лютней за плечами. – Меня зовут Алан, Алан-э-Дейл. Я еще вчера услышал этот рассказ. Признаться, я подумал, что в нем есть, – менестрель замялся, – некоторое преувеличение. Поверьте, я вовсе не хотел вас обидеть. – Он подозвал трактирщика и указал на стол. – Вот это все за мой счет.

– Ты славный парень! – Ладонь монаха опустилась на плечо юноши, впечатывая его в скамью напротив. – Ладно, сиди и слушай, я поведаю тебе все, как есть. Я своими глазами видел это золото, и знаешь, что я тебе скажу, это монеты короля Оффы, их в прежние времена называли «монкузы».

– Король Оффа? – Алан-э-Дейл наморщил лоб. – Но это же, – он стал загибать пальцы, – без малого четыреста лет тому назад.

– А может, и сверх того, – подтвердил брат Тук. – Я вот что думаю. Времена тогда были лихие, не в пример нынешним. Король Оффа воевал то здесь, то там, то в Уэссексе, то в Кенте, а то и вовсе с валлийцами, вот и решил припрятать где-нибудь в тихом месте часть трофеев. А ну, вдруг придется бежать из столицы. Казну, поди, в шляпу не спрячешь. – Голос монаха звучал, подобно колоколу. Казалось, он пытается докричаться не до сидящего напротив слушателя, а до самого дальнего угла обширного зала. Все притихли, прислушиваясь к его речам.

– А там место укромное, неприметное. Замка тогда еще в помине не было – стало быть, кто ни попадя не шастал. Вдруг что, с этакими деньжищами целое войско нанять можно. Да так король и помер, к тайнику не вернулся, и, видать, никому о нем не рассказал. Вот и лежит золото где-то тут, почитай, что под ногами, и ждет заветного часа. Авось Господь, в несказанной милости своей, кому-то его и дарует. Уяснил?

– Конечно. – Менестрель снял с плеча лютню и начал что-то наигрывать, подбирая слова и складывая из них строки.

– Святой отец, – вмешался мальчишка, – я уже написал «Ave Maria, gratia plena», что дальше делать?

– Воздержись от нелепых вопросов. «Dominus tecum» пиши.

– Ну кто же, какой недоумок будет кричать в трактире о золоте?! – хмыкнул недовольный, однако заинтересованный рассказом корчмарь. – Поверьте, господин рыцарь, я вот уже двадцать лет владею «Королевским оленем», так на моей памяти ни одна с… – запнулся трактирщик, но тут же нашелся, – ни один свободный человек о золоте даже не обмолвился.

– Это потому, что, глядя на тебя, вспоминаешь не о золоте, а о золотаре.

– Но-но! – оскорбился хозяин.

– Продолжай! – привычно пресек новую склоку молодой рыцарь.

– Как будет угодно, – донесся голос из угла. – Расскажу, пожалуй, как принц Джон помог замыслу Робин Гуда.

Шериф Ноттингемский сидел на высоком резном стуле с подлокотниками, грея руки у огня.

– Вы звали меня, – послышалось за его спиной, – мессир барон? Я здесь. Хотя, признаться, ваш мальчик несказанно удивил меня, потребовав идти немедля, не дожидаясь утра. Я ж не любовник, а вы не девица.

– Не сердись на него, Шимон. Так я ему повелел.

– Но что такого может случиться этой ночью, что дело такое безотлагательное? – проворчал гость, забирая в кулак длинную, некогда черную, а теперь почти совсем седую бороду.

– Сколько лет ты живешь в Ноттингеме, Шимон? – поворачиваясь к посетителю, спросил хозяин замка.

– Без малого двадцать, – ответил тот, продолжая стоять. – Надеюсь, однако, что не этот интерес заставил вашу милость поднять меня с постели.

– Ты прав, – кивнул барон Фитц-Уолтер. – Мой интерес совсем иного свойства.

– Если вы подняли бедного Шимона, чтобы рассказать, как вам нужны деньги… – с затаенной обидой начал тот, – может, тогда уж назовете мне тех, кому они не нужны?!

– Таких полное кладбище, – резко оборвал его шериф. – Сейчас речь не о том.

– Горе тебе, бедный Шимон! Что за ужасы посреди ночи? К чему вы обмолвились о кладбище? Надеюсь, родные и близкие вашей милости живы и в добром здравии?

– Вполне. И, поверь, того же и тебе желаю.

– Просто теряюсь в догадках! Не говорите, что вы сели почитать на сон грядущий Ветхий Завет и что-то там недопоняли…

– В этом случае я бы дождался утра.

– Вы меня уже пугаете, – вот теперь меняла и впрямь насторожился.

– Я хотел поговорить об услуге, – начал шериф, – о важной услуге, однако необходимо, чтобы все, сказанное здесь, осталось между нами. Как, собственно, и твой ночной визит.

– Что, даже моя Рахиль не должна знать об этом? Но что она скажет? Ее муж подхватился ночью, будто шершень ужалил его туда, где у некоторых хранится мозг, и ускакал во тьму, словно юный жеребенок. Она вырвет мне бороду, она решит, что я таскался по девкам!

– Ты, Шимон, таскался по девкам? – усмехнулся барон.

– Да, бедному Шимону остается только таскаться, потому что бегать к ним он уже давно не может. Но и пока мог, был занят совсем другим, – печально развел руками ноттингемский ростовщик. – Но вы что-то говорили об услуге? Сколько на этот раз? – Вся скорбь еврейского народа обозначилась в больших темных глазах ночного гостя.