Древние тюрки - Лев Гумилев

В этой части надпись Кюль-тегина композиционно и идеологически повторяет надпись Йоллыг-тегина. Поэтому напрашивается мысль, что первой была малая надпись, на нее ответил Тоньюкук, а для ответа ему был составлен текст большой надписи. Но это только предположение.

Вторая часть — некролог Кюль-тегину. Следует отметить, что возраст Кюль-тегина в момент смерти его отца Кутлуга дан переводчиком предположительно — 7 лет, но это неверно, ибо Кюль-тегину тогда, в 693 г., было 9 лет, а может быть уже исполнилось 10[1292]. Дальше идет подробное описание походов с 700 по 716 г. Даны цифры убитых Кюль-тегином врагов и имена его коней. Очевидно, эта часть текста была составлена в 717 г. на предмет реабилитации Кюль-тегина после резни, учиненной им в 716 г. Поэтому так тщательно выписаны его подвиги в борьбе с внешними врагами. К этому тексту «привешен хвост» — оплакивание Кюль-тегина и описание его похорон. Никакой логической связи между последним подвигом, совершенным в 716 г., и смертью Кюль-тегина в 731 г. нет, зато имеется неоправданный хронологический разрыв в 15 лет. Объяснить это можно только тем, что готовое литературное произведение — прижизненная апология — было приспособлено в качестве эпитафии. Для этого изменен был конец. Надпись заключена датой смерти Кюль-тегина и описанием его похорон. Тексты агитационных воззваний были увековечены для назидания потомкам. Полемика превратилась в дидактику.

Надписи как источник. Теперь перейдем к наиболее важному для нас вопросу: можно ли доверять тому, что содержится в надписях, и если можно, то в какой мере? Как мы видели, надписи составлялись людьми пристрастными и ставившими задачей не выяснение истины, а достижение своих целей. Поэтому оценки Йоллыг-тегина и Тоньюкука не могут быть справедливыми. Ход событий тоже изложен неполно: целый ряд фактов, изложенных в «Таншу» в надписях не упомянут. Но вместе с тем в надписях содержится множество сведений, рисующих нам культуру тюрок в VIII в. Их религия, исторические и географические познания, их идеалы, вкусы и, наконец, боевая тактика и система организации отражены в надписях с полнотой, превосходящей китайские сведения. Так как во время составления надписей эти предметы были общеизвестны и недискутабельны, то о них упоминается между прочим, и этим исключается сознательное искажение. Здесь верить можно, а также на базе надписей можно дать очерк культуры и идеологии тюрок.

Политические и стратегические проблемы истории каганата были разобраны выше, причем в качестве корректирующего источника привлекалась «Таншу». Поэтому мы больше не будем их касаться, а сосредоточим наше внимание на тех сторонах духовной жизни тюрок, которые до сих пор ускользали от нашего внимания, и на оригинальности древнетюркской культуры накануне ее гибели.

Война. Второй тюркский каганат был военной державой, и потому война довольно хорошо изображается в надписи Кюль-тегина.

Облик тюркского богатыря весьма напоминает рыцаря из «Песни о Роланде», как и тактика боя. Бой начинался атакой тяжеловооруженных всадников, лавой, являющейся развернутым строем, при котором между всадниками настолько значительны интервалы, что фактически каждый боец предоставлен самому себе. Следовательно, успех боя зависит от индивидуальной подготовки каждого отдельного бойца.

Выше уже говорилось, что тут Кюль-тегин весьма отличился. «Кюль-тегин сел на белого жеребца из Байырку, бросился в атаку, одного мужа он поразил стрелою, двух мужей заколол копьем. При этой атаке он погубил белого жеребца из Байырку — сломал ему бедро»[1293]. Затем он садится на серого коня Башгу и врывается в ряды тюргешей, на белом коне Шалчы он заколол двух карлуков. В битве с изгилями он потерял коня Шалчы и на белом Азмане заколол шесть огузов и мечом зарубил седьмого. Защищая орду в 716 г., он «на белом Огсизе заколол девять мужей и не отдал орды»[1294].

Итак, поединок составлял важную часть боя. Если учесть, что богатырей всегда не очень много, то понятно, что при такой тактике вывести из строя богатыря значило больше, чем порубить десяток простых воинов. Богатыри составляли ударную часть войска и смерть их обычно вела к панике и поражению.

Но этот примитивный способ ведения боя не исключал маневра — обхода (вспомним головокружительные марши через снег глубиной в копье и вплавь через Иртыш). Фактор неожиданности широко использовался тюркскими военачальниками.

Очень жаль, что нет возможности установить хотя бы приблизительно численность отдельных армий. Мы не вправе верить китайским преувеличениям — армии в сотни тысяч нечем кормить в степи. В надписи Тоньюкука численность тюргешей в Ярышской степи определена в 100 тыс. человек. Это, разумеется, нельзя понимать буквально. 100 тысяч — это «тьма-тьмущая» — множество. В другом же месте Тоньюкук дает произвольное преуменьшение, определяя силы тюрок в 697 г. в Отюкенской черни в 2 тыс. человек. Впрочем, он тут же объясняет, что подразумевает два отряда войск[1295].

Ожесточение при войне было сильным, — не щадили ни женщин, ни детей. Их обращали в позорное рабство или просто убивали[1296]. Обычно при межплеменных войнах у народов, стоящих на ранних стадиях развития, женщины неприкосновенны.

Идеология. Официальная идеология Каганата зиждилась на двух принципах: отрицание китайской культуры и сознание собственного превосходства над соседями. Оба эти принципа осуществлялись весьма последовательно и обусловили как возрождение, так и гибель державы голубых тюрок.

По первому вопросу Йоллыг-тегин и Тоньюкук единодушны. Йоллыг-тегин пишет: «У народа табгач, дающего нам без ограничения столько золота, серебра, спирта [или зерна] и шелка, речь была сладкая, а драгоценности мягкие; прельщая сладкой речью и роскошными драгоценностями, они весьма сильно привлекали к себе далеко жившие народы. Те же, поселясь вплотную, затем усваивали себе дурное мудрование»[1297].

Что это за «мудрование», объяснено в надписи Кюль-тегину: «…вследствие подстрекателей и обмана обманывающих со стороны народа табгач и вследствие его прельщении, а также вследствие того, что они [табгачи] ссорили младших братьев со старшими и вооружали друг против друга народ и правителей, — тюркский народ привел в расстройство свой существовавший эль»[1298]. Тоньюкук лаконичен: «Я сам, мудрый Тоньюкук, получил воспитание под влиянием культуры табгачской… Хан сказал: «приставайте ко мне». Я был к нему приставшим — мудрый Тоньюкук»[1299]. Тоньюкук сделал выбор и бросил город ради степи.

Китайская надпись также отмечает наличие идейного направления у тюрок, которое можно было бы назвать воинствующим пассеизмом. Чтобы соблюсти свое достоинство, она предлагает весьма натянутое объяснение неприятию китайской культуры: «Его [Кюль-тегина] почтительность к родителям, дружелюбие ко всем прославились в отдаленных странах, его величие и добродетель заставили его бояться изменить нравы»[1300]. Это вежливое, хотя довольно кислое, объяснение важно лишь потому, что оно подтверждает факт сознательного отталкивания от чужой культуры, которой противопоставляется собственная старина.

Этот момент чрезвычайно важен: здесь не только борьба государств, но борьба культур, борьба двух мировоззрений и мироощущений. Великая степь манифестом заявила свое право не быть Китаем, а быть только собой. Такая борьба велась еще со времени хуннского Модэ-шаньюя, но здесь она сформулирована и зафиксирована в документе. Чтобы не поддаться обаянию Китая, нужны были сверхусилия, и их сделали голубые тюрки: Кутлуг, Тоньюкук, Кюль-тегин и Йоллыг-тегин.

Но если первый принцип мог быть популярен среди кочевников, подчиненных элю голубых тюрок, хотя он и бил по карману, лишая китайских подачек, то второй принцип был полностью неприемлем и даже оскорбителен. Тюркский эль, монолитный внутри себя, должен был по идее его основателей господствовать над прочими племенами. Тоньюкук как свою заслугу отмечает, что он всю жизнь «приобретал» и «возвышал тюркский народ»[1301]. «Порядок», заведенный тюркским ханом, заключался в том, что «наши рабы стали рабовладельцами, а рабыни рабовладельцами»[1302].

Бильге-хан заявил: «Туфань (Тибетское царство) от собак происходит, а Кидань и Хи мои невольники»[1303]. Тюргешского хана тюрки считали вассалом, и на пиру в Чанъани тюркский посол отказался сесть ниже тюргешского[1304]. Высокомерие тюрок вытекало из сознания своей миссии — организации степи и строительства оригинальной культуры, но оно было связано с эксплуатацией и даже экспроприацией подданных, а это заставляло последних искать спасения в союзе с Империей, что предрешало гибель Каганата.