Мэнсфилд-парк - Джейн Остен

в отчаянии из-за чего-то, что там оставил, а теперь не нашел. Он не обнаружил на месте какого-то ключа, обвинил Бетси, что она добралась до его новой шляпы, и кое-какие небольшие, но важные переделки в форменном жилете, которые ему были обещаны, оказались не сделаны. Миссис Прайс, Ребекка и Бетси кинулись наверх, желая защититься, они все говорили разом, но Ребекка всех громче, и теперь надобно было уладить упущенное как можно лучше и в большой спешке; Уильям тщетно пытался отослать Бетси вниз или хотя бы утихомирить; а так как едва ли хоть одна дверь в доме не стояла настежь, каждое слово было отчетливо слышно в гостиной, и лишь порою тонуло в грохоте падений и криках гоняющихся друг за дружкой вверх и вниз по лестнице Сэма, Тома и Чарлза.

Бедную Фанни просто оглушило. Дом был невелик, стены тонкие, казалось, вся эта суматоха совсем рядом, и, усталая от путешествия и недавно пережитых волнений, она не знала, как это вынести. В самой гостиной было поспокойнее, ибо Сьюзен исчезла с остальными, и теперь здесь оставались только Фанни с отцом; а он, взяв газету, по обыкновению позаимствованную у соседа, углубился в чтение и, похоже, и думать забыл о дочери. Одинокую свечу он поставил между собой и газетою, вовсе не подумав, удобно ли это Фанни; но занятия у ней никакого не было, и она только радовалась, что свет от нее отгорожен, потому что голова разламывалась, и она сидела озадаченная, в горестном раздумье.

Она дома. Но увы! не таков он, и не так ее встретили, как… она остановилась, упрекнула себя в неразумии. Да какое у ней право на особое внимание родных? Никакого, при том, как давно ее потеряли из виду! Заботы Уильяма им всего дороже, и всегда так было, и как может быть иначе. Однако же как мало о ней было сказано, как мало спрошено… и даже не спрашивали о Мэнсфилде! Больно ей было, что никто не вспомнил о Мэнсфилде, о родных, которые сделали для их семьи так много, о дорогих, дорогих родных! Но тут один интерес заслонил все прочие. Возможно, так и должно быть. Куда направится «Дрозд», это не может не занимать их пуще всего. Через день-другой станет по-другому. Винить следует единственно самое себя. И однако в Мэнсфилде встреча была бы иной. Нет, в доме дядюшки позаботились бы о времени и месте, соблюли бы меру и приличия, уделили бы внимание каждому, не то что здесь.

Почти за полчаса подобные размышленья были прерваны лишь раз внезапным взрывом отцовского гнева, вовсе не рассчитанным на то, чтоб ее утешить. В минуту когда совсем уж нестерпимы стали топот и крики в коридоре, мистер Прайс воскликнул:

— Черт побери этих щенков! Ишь разорались! А громче всех Сэм! Этот парень годится в боцманы. Эй ты, Сэм, заткни свою проклятую дудку, не то тебе несдобровать.

Угрозой родителя явно пренебрегли, и, когда пять минут спустя все три мальчика ворвались в гостиную и сели, Фанни поняла, что они попросту вконец выбились из сил, это, казалось, подтверждали их пылающие лица и тяжелое дыхание, однако же они прямо на глазах отца продолжали лягаться и при неожиданных ударах громко вопили.

В следующий раз, когда отворилась дверь, появилось нечто более желанное: чайная посуда, которую Фанни уже не надеялась увидеть в этот вечер. Сьюзен с прислугой, по чьему убогому виду Фанни с великим удивлением поняла, что встречала их с Уильямом старшая служанка, внесли все необходимое для чаепития; Сьюзен проследила, как та ставит чайник на огонь, и взглянула на сестру, словно разрываясь между радостным торжеством оттого, что могла показать, какая она деятельная и дельная, и страхом, вдруг Фанни подумает, будто, занимаясь этим, она роняет свое достоинство. Она зашла в кухню поторопить Салли и помочь сделать тосты и разложить хлеб с маслом, сказала Сьюзен, не то она уж и не знает, когда был бы готов чай… А ведь сестре, наверно, чего-то хочется с дороги.

Фанни от души ее поблагодарила. Она не могла не признать, что с наслаждением выпьет чаю, и Сьюзен тотчас принялась за дело, словно радуясь, что всем может заняться сама; и лишь слегка без надобности посуетясь и несколько раз напрасно попытавшись образумить братьев более, нежели ей было по силам, она со всем справилась отлично. Фанни взбодрилась и телом и душою; от этой своевременной услуги очень быстро головная боль унялась и на сердце полегчало. У Сьюзен было открытое, умное лицо; она походила на Уильяма, и Фанни понадеялась, что, как и он, сестра будет расположена и добра к ней.

Итак, в гостиной все поуспокоилось, и тут воротился Уильям и вслед за ним маменька и Бетси. В лейтенантской форме Уильям был великолепен, казался еще выше, крепче, изящнее; со счастливой улыбкой он направился прямо к Фанни, а она встала и с минуту смотрела на него в безмолвном восхищении, а потом обхватила его за шею и зарыдала от переполнявших ее чувств, от страданья и радости.

Боясь показаться огорченной, она быстро овладела собой, и, утерев слезы, могла уже заметить все поразительные особенности его костюма и повосхищаться ими, и, воспрянув духом, слушала его веселые планы — каждый день до отплытия бывать на берегу и даже свозить ее в Спитхед и показать свой шлюп.

Но вот опять поднялась суета, и в гостиной появился мистер Кэмпбел, корабельный врач, молодой человек с отменными манерами, который зашел за своим приятелем и для которого не сразу исхитрились раздобыть стул, а юная устроительница чая поспешно вымыла чашку и блюдце; мужчины серьезно побеседовали с четверть часа, и вновь поднялся шум, разноголосица, суета, суматоха, мужчины и мальчики разом вместе пришли в движение, настала пора отправляться; все было готово, Уильям попрощался, и все они вышли — ибо трое мальчиков, вопреки настойчивым просьбам матери, решили проводить брата и мистера Кэмпбела до военной пристани, а мистер Прайс в это же время пошел возвращать соседу газету.

Теперь как будто можно было надеяться на подобие тишины и покоя, а тем самым, когда удалось уговорить Ребекку унести чайную посуду и миссис Прайс походила по комнате в поисках рукава от рубашки, который под конец Бетси выудила из ящика буфета в кухне, небольшая женская компания расположилась поудобней, и мать, снова посокрушавшись, что никак невозможно вовремя подготовить все необходимое для Сэма, удосужилась подумать о старшей дочери и о родных, от которых та приехала.

И пошли расспросы; но очень скоро миссис Прайс поинтересовалась, «как ее сестра Бертрам управляется с прислугой? Так же ли, как она, мучается, подыскивая сносную прислугу?», и это отвлекло ее от Нортгемптоншира и приковало к своим домашним неурядицам; ужасающая портсмутская прислуга, среди которой ее две служанки, конечно же, хуже всех, безраздельно поглотила ее мысли. Совершенно позабыв Бертрамов, она принялась подробно рассказывать о провинностях Ребекки, против которой было что сказать и Сьюзен, и того более маленькой Бетси, и которая и вправду, казалось, была так явно лишена каких-либо достоинств, что Фанни не удержалась и робко спросила, не намерена ли маменька с ней расстаться, когда минет ее год.

— Ее год! — воскликнула миссис Прайс. — Ну, надеюсь, я сумею избавиться от нее раньше, ведь год кончится только в ноябре. В Портсмуте, душенька, прислуга так себя ведет, что прямо чудо, если какую-нибудь служанку продержишь более полугода. Нет у меня никакой надежды найти подходящую. И если придется уволить Ребекку, другая скорей всего окажется и того хуже. Но я вовсе не думаю, будто такая уж я хозяйка, что мне трудно угодить… и само место у нас довольно легкое, ведь у ней есть помощница, и половину работы я часто делаю сама.

Фанни молчала, но не потому, что согласилась, будто нельзя найти лекарства от иных из этих зол. Она сидела и смотрела на Бетси и поневоле думала больше о другой сестренке, прелестной девчушке, которая была немногим моложе этой, когда она, Фанни, уехала в Нортгемптоншир, а несколько лет спустя умерла. Было в той малышке необыкновенное обаяние. В те ранние дни она была ей милее Сьюзен, и, когда весть о ее смерти наконец достигла Мэнсфилда, несколько времени Фанни очень о ней горевала. Вид Бетси пробудил у ней в памяти образ крошки Мэри, но ни за что на свете не стала бы она мучить мать разговором о ней. Пока Фанни была занята этими мыслями. Бетси, сидя неподалеку, протягивала что-то, желая привлечь ее внимание, но старалась загородить это от Сьюзен.

— Что там у тебя, милая? — спросила Фанни. — Иди сюда, покажи.

То был серебряный ножик. Тотчас вскочила Сьюзен, утвержая, что ножик ее, и пытаясь его отобрать; но малышка кинулась под защиту маменьки, и Сьюзен оставалось только упрекать ее, что она делала с большим жаром и явно надеялась привлечь на свою сторону Фанни. Это несправедливо, что она не может получить свой ножик, это ее собственный ножик, сестрица Мэри оставила его ей, когда умирала, и уже давным-давно ножик должен был храниться у ней. Но маменька не отдает его ей и всегда позволяет Бетси брать его, и кончится тем, что Бетси его испортит и оставит себе, а ведь маменька обещала, что Бетси не будет брать его в руки.