Привал на Эльбе - Петр Елисеев

— Подпишите.

— Я в состоянии сам написать, — просмотрел Торрен статью. — Грязное сочинительство.

— Я вас понимаю, профессор, — тем же сдержанным тоном цедил Хапп. — Вы не хотите сжечь мосты за собой, хотите вернуться в Гендендорф. В таком случае подпишите вот эту, — положил он другую статью.

— Это переложение моего доклада, но я тоже не подпишу. Воздержусь от публичного выступления. Все. Конец нашему разговору. — Профессор опять склонился над столом.

Хапп от злости покраснев: мирный подход не принес ему успеха. Лицемерить Хапп уже не мог. Дрожа от ярости, он вытащил пистолет.

— Подпишите.

Лицо профессора позеленело. Руки непослушно опустились. Очки упали на пол. Торрен что-то хотел сказать, но язык не ворочался.

— Подпишите, иначе вас найдут здесь покончившим с собой или застреленным агентом Москвы, — водил пистолетом Хапп. — Считаю до трех. Раз. Два…

Умирать профессору не хотелось. Так интересно развернулась его жизнь в родном городе. Он с любовью читал лекции, выступал на собраниях, спорил с коммунистами, полемизировал с советскими друзьями, отстаивая свои взгляды. И вот еще одно слово генерала Хаппа, и раздастся выстрел. И никто не будет знать, куда исчез профессор Торрен, да еще сочинят версию о его самоубийстве или убийстве старого социал-демократа советскими чекистами…

— Очки, — проговорил профессор.

Но Хапп предусмотрительно наступил на них.

— Дайте вторую, — профессор решил подписать статью, в которой беспристрастно излагалась советская политика.

Хапп подсунул ему первую, как аферист вместо драгоценного камня подсовывает покупателю фальшивый. Во время подписи Хапп успел сфотографировать профессора наручным фотоаппаратом.

— Благодарю вас! — Хапп не постеснялся улыбнуться перед тем, как исчезнуть.

Торрен уронил голову на стол. У него закололо в груди. Тяжело было дышать: не хватало воздуха.

Зашел в комнату Гебауэр, потряс Торрена за плечо. Профессор открыл глаза, полные слез, стал жаловаться на гитлеровского генерала. Гебауэр поднял глаза кверху и сказал:

— Да взыщет с него бог!

Не верилось Торрену в искренность своего лидера. Гебауэр не мог не знать о визите Хаппа, его шантаже. Уж очень все это похоже на требование самого Гебауэра.

— Вы помогаете американским бизнесменам.

— Из патриотических побуждений приходится… консолидироваться.

Выкрутасы Гебауэра еще больше убедили Торрена, что социал-демократический лидер и фашистский генерал поют одну песню. Профессор отодвинул принесенную Гебауэром бутылку вина и недвусмысленно сказал:

— Вы сотрудничаете даже с гитлеровцами!

Гебауэр не вынес этой жестокой правды, принял ее как выпад против него. Он разразился бранью, назвал профессора склочником, выжившим из ума. Профессор хотя и был потрясен бранью лидера, но ругаться не стал, молча надел плащ и покинул злосчастную квартиру. На улице он нахлобучил свою серую шляпу до самого носа, нагнул голову и шел по городу, тяжело размышляя: как выбраться из Бонна? Денег нет. Пропуска могут не выдать. Пошел профессор искать своего приятеля — хранителя печати.

Профессора и здесь настигла неудача. Приятель оказался ненадежным, как вешний снег. Узнав о гневе Гебауэра, он отвернулся от Торрена, даже в квартиру не пустил, извинился перед ним и посоветовал пойти в гостиницу.

— С чем? Ни денег, ни документа подходящего.

Профессор вышел на улицу и, не зная куда деваться, зашагал по мостовой. Он добрел до окраины, остановился перед дощатыми строениями. Жители называли их «бочками», а некоторые добавляли — «с сельдями». Строения были полукруглые, будто разрезанные пополам гигантские бочки.

Возле одной двери на дощечке, положенной на кирпичи, сидел пожилой человек в замасленной фуфайке. Это был машинист Зельберг. Его называли в Бонне «героем» за то, что он угнал из захваченного русскими города эшелон, в котором вместе с государственным архивом находилась и шайка крупных нацистов во главе с генералом Хаппом. Зельберг пригласил профессора присесть. У них сразу нашелся общий язык: Зельберг тоже старый социалист-демократ. Он приютил Торрена в своей маленькой квартире.

— Я не понимаю, что происходит, — сказал Зельберг. — Военные заводы опять задымились, опять оружие делают. Зачем? Что за философия?

— Философия реваншистов такова, — ответил профессор. — Если они делают бомбу — значит, сбросят.

— Было у меня два сына, не стало их. Осталось четверо внучат, подрастут — и тоже пошлют их за отцами… Садитесь, профессор, обедать. Правда, обед бедный. Суп из трех круп. Но я ни при чем. Такова система.

Профессору больно было слушать такие слова. Он не стал есть, хотя и был голоден.

Зельберг стал собираться в рейс в Берлин. Профессор Торрен воспрянул духом. Он надеялся как-нибудь проскочить с машинистом, хоть на паровозе. Зельберг мог бы помочь старику, но без пропуска не решился взять его на паровоз. Он обещал добраться до советской комендатуры и рассказать о скитаниях профессора.

— Скажите там, пожалуйста, — наказывал ему Торрен, — чтоб сообщили обо мне в Гендендорф, майору Пермякову. Тот хорошо знает меня. Не забудьте передать, что военный преступник генерал Хапп освобожден из тюрьмы.

На другой день жена Зельберга получила сколько-то картошки, брюквы, маргарина и накормила голодного профессора.

Вернулся Зельберг из Берлина. Он с восторгом рассказал о беседе в советской комендатуре:

— Какие славные люди! К генералу провели меня. Тот выслушал меня и сразу позвонил в Гендендорф. Что говорил, не знаю, не понимаю русского языка. А лично мне по-немецки: «Передайте профессору Торрену, пусть не падает духом, приедет наш представитель».

Социал-демократы заговорили о новостях. Зельберг сказал:

— Вернулся из Испании бывший «бог бомбардировочной авиации» — хозяин трех заводов. Американцы вошли к нему в акционерное общество. Выходит, ворон ворона не съест. Богатому и черти деньги куют.

— Меня эта махинация не изумляет. Я недавно вычитал о более ловкой, проделке. Деловые янки присвоили тысячи наших патентов на научные и технические открытия, оценивающиеся в десять миллиардов долларов. Теперь они торгуют этими патентами, как своей резиновой жвачкой.

— Прибирают нашу Германию к рукам, — вздохнул Зельберг. — Скоро скажут: Рурский бассейн — американская концессия.

— Уже сказали, — горестно усмехнулся Торрен. — Я прочитал об этом в конфискованной газете. Янки оформили сделку на вывоз рурского угля. Наши промышленники спохватились, решили оставить часть добычи для своих концернов. Тогда янки продали им наш уголь, который еще лежал под землей, но за перепродажу взяли семьдесят процентов прибыли.

— Совести хоть немного есть у них? — возмущался старый машинист.

— Бизнес родится без совести.

— А как в советской зоне? — спросил Зельберг.

— Там немцы сами управляют своими делами. Хозяином стал рабочий. На этой почве у нас с коммунистами разногласия. Рабочего надо подготовить, усовершенствовать, дать ему образование. А коммунисты берут его от станка и назначают директором, начальником службы. Даже бургомистром избрали токаря. Круто, чрезвычайно круто повернули жизнь.

— Круто? — словно взвесил это слово машинист. — Я тоже думаю, круто, но верно. Рабочий борется за интересы народа. Этим он и совершенствуется. Кроме того, рабочий теперь не тот, что был при Бебеле. Мы выросли. Я жалею, что покинул Гендендорф. Вначале мне здесь пели хвалебные песни, обещали рай земной. А сунули в эту бочку, — окинул он взором комнату без потолка, — и некуда выбраться. Сколько беженцев в таких дворцах! Как вы думаете, профессор, когда поднимут шлагбаум, опущенный между западом и востоком? Этот вопрос очень тревожит народ.

— Абсолютно правильно. Народ не одобряет этой границы внутри страны. И я абсолютно убежден: русские против войны, — произнес профессор Торрен. — Надо убедить западных правителей в этом.

— Бесполезно! — махнул старый машинист рукой. — Надо нам самим взяться за свою судьбу. Коммунисты предлагают объединить силы для этой цели — правильно делают. А наши лидеры нос отворачивают: «Нет общей платформы!»

Словно в глаз пальцем кольнул хозяин старого социал-демократа. Торрен осторожно возразил:

— Объединение с коммунистами в известной степени лишит нас партийной свободы и демократии.

— В западной зоне, профессор, нам остается единственная свобода — быть безработными.

Принесли газету. На первой странице была напечатана статья с автографом и портретом профессора Торрена.

— Ваша? — начал читать хозяин вслух.

У старого машиниста волосы подымались дыбом. Какой кошмар и ужас! В статье говорилось, что жену профессора застрелила советская разведчица и его самого пытались убить. Спасся он бегством в западную зону. Зельбергу жалко стало профессора— пострадал… Непонятно только, почему в беседе с ним Торрен все время хвалит советские власти.