Искатели странного - Анатолий Андреев

Гигантская створка наружного люка медленно поднялась вверх, открывая взгляду безжизненный ландшафт, уже слегка приевшийся Грегу на обзорных экранах Станции. Скаф осторожно спустился по трапу на почву планеты. С замиранием сердца Гpeг убедился, что никакие экраны не могут заменить непосредственного восприятия. Он еле сдержал рвущийся наружу щенячий восторг. Ему пришлось напомнить себе, что не только десятки землепроходцев побывали тут в незапамятные времена, но сейчас, сегодня, сей момент не один и не два человека точно в таких же машинах находятся под этим же перламутровым, жемчужным небом и не чувствуют себя первооткрывателями, а выполняют работу — Обычную, каждодневную работу.

Уговоры помогали слабо — Грег добросовестно отвел машину от Станции, взял нужный курс и включил автоводитель, но от праздничного, приподнятого настроения не избавился. Он выполнял требуемые операции, едва сдерживая нетерпение, чтобы покончить с рутиной и скорее отдаться главному — созерцанию окружающего.

Маршрут был исхожен десятки, если не сотни раз, поэтому бортовой компьютер, не задавая вопросов, свернул в сторону, обогнул каменистую россыпь, обошел глинистый холм и увеличил скорость до максимума — вышел на тропу, пробитую в грунте бесчисленными пробегавшими до него скафами. На Станцию — прозаический приземистый купол метров трехсот в диаметре — Грег бросил один только быстрый взгляд, откинулся в кресле и зачарованно впился глазами в разворачивающуюся перед ним панораму.

О Венере не давали правильного представления ни фотографии, ни фильмы, ни наблюдения с помощью экранов изнутри Станции. И первое, что невозможно передать, что можно видеть только самому, живьем, — это свет. Процеженный сквозь толстый слой облаков, он оставался тем не менее сильным, очень сильным; он заставлял жмуриться, как на Земле в яркий зимний полдень.

Но он не слепил, не искрился, он оставался живым, теплым солнечным светом. Впервые Грег не то чтобы умом понял — почувствовал, что белый цвет, по сути, есть смешение воедино всех мыслимых цветов. От него светилось все небо — Грег не воспринимал небосвод, как облачный шатер, которым он вообще-то и являлся. Нет, это был именно небосвод, в прямом значении этого слова. Он был ощутимо твердым на вид, его хотелось потрогать рукой — такой он был полупрозрачный, озаренный исходящим из его толщи светом. Где-то в глубине его проплывали порой неясные тени, отчего неуловимо менялся и ландшафт кругом. Отчетливой линии горизонта не было, как не было и границы небесной тверди над головой. Казалось, что воздух вверху плотнеет и постепенно отвердевает, становясь непрозрачным и светясь изнутри, как светятся на Земле ночные океанские волны. Нет, скорее — как светятся полупрозрачные угли в костре…

Жемчужное сияние снаружи не давало поверить, что скаф окружает адская, невообразимая, нечеловеческая жара. Грег коснулся рукой внутренней поверхности прозрачного пластилитового колпака. Несмотря на охлаждение, она была горячей. Долго руку на ней было не удержать. Но и это не убеждало. Грег оглянулся назад, на раскаленные до светло-оранжевого свечения ребристые пластины теплообменника. Умом он понимал, что нормальная, обычная температура внутри скафа поддерживается только потому, что просачивающееся снаружи, от нагретых наружных стенок машины, тепло непрерывно собирается, перекачивается в теплообменник и рассеивается в атмосфере — температура на ребрах радиатора, судя по его цвету, была не ниже семисот градусов. Но все это умозрительно, а за окном — ласковый пейзаж, в котором воздух хотя и прозрачен, но видим — чуть окрашенными перемещающимися струями, то плавно скользящими вдоль склонов холмов, то закручивающимися неспешными спиралями, тающими во всепроникающем, не дающем теней свете…

Скаф бежал быстро, но ровно. Корпус плавно ходил вверх и вниз, поворачивал вправо и влево, следуя рельефу местности. Это очень напоминало океанскую зыбь, и Грег, не доверяя стремительно уносящейся под машину дороге, посмотрел на экран — сто тридцать километров в час. Он усмехнулся — до сих пор не утихали споры между сторонниками шагающих и колесных машин. Ну о чем же здесь спорить: на колесах по такой дороге больше сорока километров в час не выжать, да и то всю душу из тебя при этом вытрясет…

— Достал бы завтрак, — вернул его к действительности голос Пушкарева.

Грег бросил взгляд на экран блок-универсала и изумился: прошло уже около двух часов. Пушкарев улыбнулся — он в первый раз тоже потерял представление о времени, да и не только в первый. Он готов был биться об заклад, что Грега тянуло выйти наружу, пробежать налегке навстречу тугому медовому ветерку. Через это прошли, наверное, все. Были случаи — пытались выйти и пробежать…

Пушкарев вздохнул, потянулся к пульту, больно перегнувшись через подлокотник, и включил поляризацию. Колпак остался таким же прозрачным, и видно все было вроде так же, но исчезло что-то неуловимое, и все переменилось. Грег, доставший пакеты с завтраком и раскладывавший их на откидном столике, поднял голову, огляделся недоуменно, взглянул на пульт и снова, уже внимательно, всмотрелся в пейзаж за бортом. На лице его отразилось разочарование. Пушкарев потянул к себе свою порцию и, вскрывая упаковку, буднично сказал:

— Пусть останется. Привыкать надо постепенно. И на будущее возьми за правило — поляризация должна быть включена. Иначе работать не сможешь, глазомер подводить будет.

Стройка открылась неожиданно, хотя в фонах ближнего действия вот уже с полчаса перекликалась, кричала, перебивала сама себя шумная рабочая разноголосица.

Скаф выскочил на широкий каменный увал, но не кинулся, приседая на задние ноги, вниз по противоположному склону, а остался стоять наверху, лишь дисплей мигал просьбой взять управление на себя. Грег не обратил на это никакого внимания, его полностью поглотила раскинувшаяся перед ними картина. В ложбине меж двух отрогов, заглубленная на добрую сотню метров в скальное основание, отсвечивала свежим металлом идеально ровная плоскость. Только присмотревшись, сравнив ее со странными машинами, деловито и кропотливо возившимися по краям металлического диска, со снующими там и сям металлическими семечками — такими же, как и у них, двухместными скафами, — Грег смог оценить масштабы сооружения. Монолитная металлическая плита была без малого в километр диаметром. По краям она уже начала прорастать неровными лепестками стен. Грег прикинул на глаз их толщину и вытянул трубочкой губы, словно собираясь присвистнуть, — у основания она достигала пяти метров. Каналы охлаждающей системы и ячейки энергетических узлов разглядеть было невозможно, но даже с такого расстояния металл от них казался губчатым, пористым на изломе.