Воспоминание об Алмазных горах - Мария Колесникова

Но произошло невероятное: все цирики вернулись. Привел их урянх Кайгал, который, по всей видимости, от своих соплеменников знал, куда отступили монгольские войска.

— Вам удалось бежать? — обратился Максаржав к цирикам. Подошел сын Максаржава Сундуй-Сурэн, сказал:

— Я разговаривал с ними. Колчаковцы согнали всех на плот и хотели переправить на противоположную сторону. Но неожиданно показался отряд русских партизан Кравченко и Щетинкина, белые были разгромлены, а наших цириков партизаны отпустили на свободу.

— Это так, — подтвердил урянх Кайгал. — Партизаны не воюют ни с урянхами, ни с монголами, они бьют колчаковцев.

— Щетинкин?.. Я слышал о нем… — проговорил Максаржав. — Я хотел бы пригласить в наш лагерь доблестных красных начальников.

Кайгал склонил голову.

7

Восемнадцатого июля партизанская армия с песней «Смело, товарищи, в ногу» вошла в Белоцарск. Встречали ее русские переселенцы, тувинцы на лошадях и верблюдах. Был яркий солнечный день, полыхали знамена, гремели, сияли медные трубы сводного армейского оркестра.

На трибуну поднялись Кравченко, Щетинкин, Кайгал, Сургуладзе, Кочетов, Квитный, Текина, Уланов.

Кравченко сказал:

— Мы, крестьяне и рабочие Канского, Красноярского, Ачинского и Минусинского уездов, восстали за свои права, против захватнического правительства Колчака, против плетей, шомполов и виселиц. Мы пришли к вам не для того, чтобы приодеться за ваш счет, а как освободители всех угнетенных народов, как защитники ваших прав и безопасности. Мы знаем, что в конечном счете победит трудовой народ, а не наемные палачи капиталистов. Да здравствует Советская власть в Сибири!

Выступил Щетинкин:

— Граждане, товарищи! Нужно без промедления созвать съезд всего Урянхайского края, организовать самоуправление в Туве.

— Это будет хурал крестьянских депутатов, — сказал Кайгал. — Аратский байыр великому Ленину!

Володя Данилкин прикрепил к зданию Переселенческого управления большую красную звезду.

В тот же день, вернее, поздно вечером Кайгал сообщил Кравченко и Щетинкину:

— Прибыла делегация от монгольского князя Хатан Батора Максаржава.

Кравченко удивился:

— А откуда он взялся, этот князь?

— Его отряд стоит на Верхне-Никольской дороге, в пяти верстах отсюда. Пока мы шли сюда с севера, он двигался с юга. Сегодня пришел.

— Гм. А он за красных или за белых?

Кайгал улыбнулся:

— Это знаменитый монгольский полководец. Он борется за независимость Монголии. Не хочет, чтобы белые в Монголию пришли. Охраняет границу.

В штабе партизанской армии появились монголы.

— Джанжин Хатан Батор-ван Максаржав приглашает вас в гости, — перевел Кайгал.

Кравченко и Щетинкин переглянулись.

— Поедем, — сказал Щетинкин. — Уланов, готовь подарки.

— Скупо или щедро, Петр Ефимович?

— Щедро. С этим князем нужно завести дружбу. Там у местного богатея ребята реквизировали карету и коней — вот и подарок!

Красная лакированная карета, впряженная в четверку коней, катила по степи. В ней сидели Щетинкин, Кравченко, Кайгал. Правил лошадьми Уланов. Карету сопровождал отряд партизан на конях.

Карета въехала в военный лагерь Максаржава. Здесь в одну шеренгу выстроились цирики[1]. Приветственно прозвучал горн.

Из шатра вышел Максаржав. На нем было парадное убранство, шашка и маузер на боку.

— Мы рады приветствовать у себя знаменитых партизан Кравченко и Щетинкина, — сказал Максаржав. — Вы взяли Белоцарск без боя. Поздравляю.

— Светлый князь, полномочный министр Хатан Батор-ван Максаржав, — отвечал Щетинкин, — мы рады приветствовать в вашем лице дружественный монгольский народ. В знак уважения к вам красные партизаны просили передать подарок.

Уланов взял под уздцы лошадей, впряженных в карету, остановился напротив Максаржава и с глубоким поклоном передал ему повод.

Максаржав осмотрел коней, карету.

— Хорошие кони, красивая карета, — сказал он и передал повод одному из цириков. — Прошу в шатер, к нашему скромному столу.

Они сидели в шатре и пили из пиал прохладный кумыс.

— Великий князь, — говорил Щетинкин, — мы решили оборонять Белоцарск против есаула Бологова.

— Я знал, что вы будете это делать. Но у есаула пятикратное превосходство в силах. Он разобьет вас.

— Возможно, — согласился Щетинкин. — У нас много раненых, дети, женщины. Мы просим укрыть их в вашем лагере.

— Раненые и дети — не солдаты, — ответил Максаржав. — Мы возьмем их.

— И еще одна просьба, князь: если нас все же разобьют, разрешите пройти нашей партизанской армии через Монголию в Туркестан. Там мы соединимся с Красной Армией. Другого пути у нас нет!

Максаржав уклонился от ответа. Он думал.

В шатер в сопровождении двух цириков вошел высокий молодой монгол; у него были горячие глаза, брови срослись на переносице. Цирики внесли рулон красного шелка.

Молодой монгол низко поклонился всем. Лицо Максаржава оживилось.

— Это мой сын, Сундуй-Сурэн, — представил он. — Принес ответный подарок — красный шелк на знамена для ваших полков.

По знаку Максаржава цирики положили рулон к ногам гостей.

— Вы храбрые люди, красные партизаны, — сказал Максаржав. — Мой сын называет вас железными богатырями. — И, помолчав немного, добавил: — Если вам придется плохо, думаю, монгольское правительство разрешит вам пройти через нашу страну. Я сам похлопочу об этом.

Щетинкину князь подарил свой нож, обыкновенный монгольский нож хутага в деревянном чехле.

Не успел Максаржав проводить красных партизан, как в его лагерь пожаловал новый гость — есаул Бологов с небольшим отрядом.

— Вы должны помочь нам изгнать красных из Урянхая, — заявил он князю без всяких околичностей.

Максаржав слушал невозмутимо, курил трубку. Наконец отозвался:

— Я ничем не могу помочь вам и отхожу к реке Элегест.

— Но ведь они — красные, враги всякого самодержавия, и вы обязаны!.. Я доложу о вашем поведении в ставку генералам Попову, Розанову, Колчаку!

— Я ничем не обязан ни вам, ни вашим генералам и адмиралам. Я монгольский князь, а не русский. Будете угрожать — велю арестовать вас… Чимид, проводи господина!

Переправившись через Енисей, Бологов и его казаки тайными тропами возвращались в расположение своих частей. Все дороги были перекрыты партизанами.

Но Туран оказался свободен, и Бологов решил здесь передохнуть.