Ноша - Татьяна Нелюбина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дед пожал плечами:
– А почему бы и нет?
Люся разогнулась, потёрла спину и, я уверен, без всякой задней мысли, просто ей было интересно, спросила:
– Почему ты отвечаешь вопросом на вопрос?
Дед сделал удивлённое лицо и тоже, я уверен, без всякой задней мысли спросил:
– А как я ещё должен ответить?
Люся улыбнулась устало:
– Да, Люся, нет, Люся.
Дед взъелся:
– Я и сказал: «А почему бы и нет?» У тебя сейчас будет истерика.
Я замер. От неожиданности. Но Люсе, кажется, всё это было привычным.
– Не будет, пап.
Дед заверил строптиво:
– Будет!
И затих в ожидании.
Люся, само спокойствие, сообщила:
– Если будет, ты её не увидишь. Я убегу.
Дед сдался:
– Не понимаю, что я такого сказал. У нас в деревне всегда так говорили!
– У них в деревне! – отозвалась бабушка с того конца огорода.
– Но, Люся, как я должен ещё с тобой разговаривать?
– С любовью. Ведь я твоя дочка, твоё детище.
Бах! Я расслабился.
Дед долго молчал. Потом предложил:
– В следующий раз, перед тем как задать вопрос, ты меня предупреждай: «Папа, я хочу спросить…» А я предложу три варианта ответов: «Да», «Нет» и «А почему бы и нет?» Договорились?
– Договорились! – Люся пересела в тень.
Дед принёс табуретку и присел рядом с ней.
– Я вчера как начал вспоминать… И вот одна очень, очень грустная история. Я был в пионерлагере.
– И ты оттуда сбежал? – спросили мы с Люсей одновременно.
– Я не убежал, мне понравилось. Но я вспомнил самую грустную историю из своего детства. Мне уже столько лет, а я до сих пор вспоминаю об этом и… – у дедушки на глаза навернулись слёзы. – Там за поскотиной был лес… Поскотина – забор, чтобы животные не уходили портить посев.
Он палочкой нарисовал на земле четыре вида поскотины.
– И вот приближался родительский день. Я так ждал папку и маму… Всё думал, что же я им подарю. Земляника пошла. Я набрал букетик. Маленький букетик с ягодками. Самыми спелыми. Поставил букетик в стакан, налил воды, спрятал в тумбочку. Приехали родители. Мы гуляли, разговаривали, чудесно прошёл день. Им уезжать. Я стою, машу. Всё, они уехали. И только тут я вспоминаю про букетик. Что делать? Родителей уже не догнать.
– Как грустно, пап…
– Да, мне до сих пор грустно. Но сейчас я знаю, что мой букетик их бы не тронул.
– Не тронул? Почему?
– Они всё равно бы не оценили.
– И что ты сделал?
– Съел ягодки, букетик выбросил.
– Плакал?
– Да, плакал.
Люся обняла деда.
– Расскажи ещё что-нибудь.
– Грустное? – дедушка улыбнулся.
– Что хочешь, нам всё интересно.
– Папка подарил Кате часы, они встали. Он взял их в Москву, отремонтировал. Подложил Кате. Катя проснулась, кричит: «Папка, папка, часы отлежались!»
Я засмеялся. Сфотографировал деда и снял маленький фильм. Я хотел заснять, как он рассказывает, но он молча смотрел в объектив и, когда я убрал телефон, продолжал:
– Мы смеялись над одной девочкой, она была совсем маленькая, меньше меня. Я вежливо интересуюсь: «Вы, говорят, посылку получили?» Она морщится: «Да нет… Мы думали, посылка, распечатали, а там просто крупа». Все смеялись, в том числе, и я.
– Громче всех?
– А как же. Даже я понимал, что крупа – это!.. А то всё жарёха да жарёха.
– Жарёха?
– Люся! Ты не знаешь, что такое жарёха?
– Папа! Когда я была маленькая, я боялась тебя о чём-нибудь спрашивать, хотя была очень любознательная…
– Ты и сейчас любознательная.
– …потому что ты, вот так, как сейчас, меня переспрашивал – со строгим лицом.
– Вот с таким? – дедушка «страшно» нахмурился, мы засмеялись, и он продолжал:
– У Васиного друга был пёс. Мы его взяли с собой в деревню. Мы ехали на полуторке. Это была первая машина в нашей деревне. Наутро весь забор был облеплен народом. И что делаю я? Что делаю я? Ну вот что делаю я?
Дед посмотрел на меня, на Люсю.
– Я сажусь на кабину и сижу, машу ногами. Вот какой хвастун. Хвастун! Но я это изжил, полностью и целиком изжил из себя хвастовство.
– Ты к себе строг, – сказал я. – Ты тогда был мальчишкой. Естественно, что гордился… А пёс?
– Мы с псом всё лето провели. Бегали с ним наперегонки, в лес ходили… Возвращаемся на машине. Я держу его за верёвочку. Верёвочка была намотана на моей руке. Дверь открылась, пёс выпрыгнул и попал под колёса. Я этого ещё не знал. Увидел его, он ещё крутился так, кругами, я думал, живой! А он умер. Я ревел белугой. Долго.
Бабушка, слушая его, сказала:
– У меня в голове забулькали мысли. – Она подумала и добавила: – Это значит, котелок ещё варит, – и постучала себя по лбу.
После работы подъехали Илья и Лиля.
Мы приготовили свекольник, поужинали.
Илья – будто у него две души в груди – был опять улыбчивый, предупредительный. Мы хорошо посидели.
– Ну ладно, детки, – бабушка встала, – пойду-ка я спать.
К нам заглянула Лена, соседка по саду, с дочерью Инной.
Лена решила, что помирает, так как у неё возьмут кровь на анализ и «наверняка найдут что-нибудь ужасное».
Мы стали расспрашивать, что с ней случилось?
Лене на работе стало плохо. Фельдшерица повела её в кабинет, уложила на кушетку и, сама страшно напугавшись, напугала Лену.
Мы сказали, что ничего страшного, это низкое давление, и каждый припомнил парочку таких случаев из жизни. Мы говорили, говорили, потом спросили:
– Мы тебя немного успокоили?
– Нет.
– Как?!
– Нет, не успокоили, – повторила Лена. – У меня страх необъяснимый и другие ужасные симптомы.
Мы дружно обрисовали свои необъяснимые страхи и «другие ужасные симптомы». Мы были уверены: как только Лена узнает, что она не одна, мы тоже такие, тотчас успокоится. Но Лена не успокаивалась, и тогда мы переключились на Инну.
Инне остался одиннадцатый класс, хочет изучать языки, но пока не знает, где. Не знает, что, куда, она на распутье, поздно ложится, проблема – рано вставать.
– А почему ты поздно ложишься? – спросил Илья. – Телевизор смотришь?
– Я? – удивилась Инна. – Не смотрю. Тем более – сейчас.
– А что сейчас?
– Ужасно всё, война, террористы.
– А чем ты допоздна занимаешься?
– Рисую.
– Неправильно рисует, – заметила Лена.
Илья посмотрел на неё:
– А кто решает, что правильно, а что нет? Учительница по рисованию? – Он перевёл взгляд на Инну. – А почему ты не хочешь туда, куда тебя влечёт?
– Потому что… – Инна запнулась. – Потому что я могу по два месяца не рисовать. А это несерьёзно.
– Я хочу, чтобы у неё была серьёзная профессия, – сказала Лена.
– А художник, –
